Все слова о том, что он обязан матери жизнью и что должен поклониться до земли уже за одно то, что она сподвиглась его соорудить, доводили Володьку до бешенства. Он не просил его рожать, в тот момент, когда об этом стоял вопрос, его не спрашивали, обошлись без этого, а теперь он должен всю оставшуюся жизнь денно и нощно благодарить мать за то, о чем он даже не просил! Родила она его для себя, вот пускай теперь сама и пожинает плоды своих трудов, а он тут ни при чем.
Да если бы его сейчас спросили, хочет ли он родиться в той же семье еще раз, он ответил бы отрицательно, это уж как пить дать. Всю свою сознательную жизнь он только и слышал: туда не ходи, того не делай, этого не бери. Да за эти четырнадцать лет его уважаемые родственнички умотали его в усмерть. Честное слово, если бы не Катька, рядом с которой он первый раз в жизни почувствовал себя мужиком, всю оставшуюся жизнь он так бы и считал, что у него руки как крюки, ноги как грабли, а вместо головы на плечах шишка, вот до чего довели человека!
Больше, конечно, усердствовала матушка, стараясь ограничить его жизненное пространство, по мере возможности, до нуля, а отцу было все равно, вот она и старалась на этом фронте за двоих, опекая его и не спуская своей чуткой материнской руки с пульса его молодой жизни.
Подумать только, в кои-то веки не стал мотаться по подъездам и чердакам, а привел девушку к себе, так на тебе, опять не ту привел и не тогда пришел! Наташка плоха тем, что курит и колется, но он-то, Володька, делать того же не собирался, тогда какое матери дело, чем она занимается в свободное время? Каждый человек имеет право развлекаться так, как ему заблагорассудится. Танька не приглянулась матери тоже: она, видите ли, иногородняя и цепляется за его трехкомнатную квартиру. Да никто ни за что не цеплялся, просто мать довыбиралась, только и всего. Пускай теперь как хочет, так и расхлебывает!
Накручивая самого себя и стараясь заглушить внутри тоненький голосочек сопротивляющейся совести, Володька шел по улице к дому матери и невольно озирался по сторонам, внутренне обеспокоенный тем, что его могут увидеть соседи. Высоко подняв голову, разухабисто распрямив плечи, он небрежно вышагивал по дорожке, убеждая себя, что ему наплевать, что о нем скажут посторонние. Но одно дело задумать, а совсем другое – привести в исполнение, поэтому, несмотря на все свои первоначальные планы, абстрагироваться от окружающей действительности Володька не смог, сколько ни старался. У самого дома ему вдруг показалось, что из-за полупрозрачных гардин на него внимательно поглядывает тетя Паша, окна которой выходили к подъезду и которая по этому случаю всегда была в курсе всего: кто, когда и с кем пришел и что нес в руках.
Сжавшись в комок, он невольно задержал дыхание и почти опрометью ринулся к двери. Магнитного ключа у него не было, потому что совсем недавно он потерял всю связку. Замки в квартире они поменяли в тот же день, а вот нового ключа от подъезда заказать еще не успели. Торопясь набрать нужную комбинацию цифр, он дважды сбивался, попадая пальцем не в ту кнопку. Наконец замок призывно запищал и дверь подалась.
Подъезд был пуст, только где-то на последнем этаже гудел лифт да лаяла собака Федюниных из второй квартиры, такая же придурковатая, как и ее хозяева. До четвертого этажа Володька добежал мигом, без особых приключений, не столкнувшись ни с кем из соседей и не обнаружив себя никоим образом, но далось ему это нелегко.
Сердце, рвущееся из груди, казалось, стучит не в каком-то определенном месте, а во всех местах одновременно, обливая внутренности кипятком и надрывая своим стуком ушные перепонки. Дыхание было сбивчивым и горячим, а горло занемело настолько, что было непонятно, жжет оно или холодит. Трясущиеся руки никак не могли вставить ключ в дверную скважину, и Володька порадовался, что его не видит никто из знакомых, в особенности хорошо, что здесь не было Катерины. Чтобы успокоиться и перестать трястись, он опустил руку с ключом вниз и несколько раз, закрыв глаза, глубоко вздохнул.
Дыхание его уже выравнивалось, когда в подъезде вдруг включился лифт. Нимало не сомневаясь, что он остановится именно на площадке четвертого этажа, Володька затрясся и, рванув дверь на себя, шмыгнул в квартиру. Прислонившись спиной к дверям, он прислушался и, убедившись, что в квартире, кроме него, никого нет, расслабленно сполз на пол. Усевшись на корточки, он уткнул лицо в ладони и тихо засмеялся.
– Ты пока не испугался только собственной тени, – насмешливо произнес он, понемногу приходя в себя и вновь, словно поролоновая губка, напитываясь апломбом и постепенно наглея.
Встав, он подошел к зеркалу, где на тумбочке обычно лежал кошелек Светланы. Посмотрев на свое отражение, он увидел мальчика, несколько похожего на него самого, с горящими, расширенными от страха глазами и трясущимися руками.
– Перестань трястись, ты! – кинул он в зеркало самому себе, но по-прежнему на него смотрели жалкие испуганные глаза, не понимающие, что нужно этому развязному двойнику. – Хорош, нечего сказать! – обозлился на самого себя Володька, но глупое отражение продолжало мелко подрагивать, доводя его до бешенства.
Раньше ему не приходило в голову, но сейчас он вдруг ощутил, что распроклятое зеркало подглядывает за ним, и это чувство было до того противным и гадким, что хотелось разбить дрянное стекло вдребезги. Поняв, что избавиться от этой стекляшки в любой момент полностью в его власти, Володька вздохнул свободнее и одумался. Только не хватало сейчас начать бить стекла! Но чувство облегчения было приятным, разливающимся волнами уверенности и безнаказанного превосходства по всему телу, и Володьке стало легче: натянутые до предела нервы ослабили свою железную хватку, и дыхание почти выровнялось.
Протянув руку, он взял кошелек и, отойдя на всякий случай от зеркала в сторону, открыл перекрещивающийся железный замочек. В кошельке было три отделения: два для бумажек и одно для мелочи, но оно было застегнуто на кнопку и раскрывалось отдельно от первых двух.
С интересом заглянув внутрь, Володя увидел, что одно отделение для бумажных денег совершенно пустое, а во втором лежит несколько купюр. Достав и тщательно пересчитав их, он понял, что у него в руках чуть больше тысячи, а точнее, тысяча сорок рублей. Расстегнув отделение с мелочью, он вытряхнул все содержимое на руку и, не считая, забросил в карман куртки.
С бумажками дела обстояли сложнее: обстоятельства требовали забрать все, что было у него в руках, себе, но справедливость призывала взять часть, а оставшиеся деньги положить обратно в кошелек. Сомнения возникли сразу, после того как только он подумал, что точно так же, как и он сам, за деньгами имеют право прийти и Аленка с отцом. Пусть сестра давно жила не с ними, да и отец уже фактически не был членом их семьи, все равно, их было четверо, значит, от того, что было в кошельке он имел право только на четвертую часть.
