— Давайте выпьем за Сала и Оливию. — Ее голос дрожал. — Просто не знаю, что сказать. Произносить тосты — это мужское дело. — Она опустилась на стул.
Мира дотронулась до плеча мамы и встала.
— Мы рады приветствовать Сала в нашей семье. Желаем вам познать ту же любовь, что довелось испытать маме и папе. Пусть ваш дом будет полной чашей, пусть в вашей спальне всегда будет тепло, и пусть… — Она помолчала. Ее голос зазвучал мягче: —…у вас будет куча здоровых детишек.
Вместо смеха, аплодисментов и звона бокалов ее слова встретила тишина.
Энджи с шумом втянула в себя воздух и оглядела сестер.
— Я не беременна, — поспешно проговорила Ливви. — Но… мы стараемся.
Энджи выдавила из себя улыбку, однако улыбка получилась вымученной и никого не ввела в заблуждение. Все посмотрели на нее, гадая, как она отнесется к появлению в семье еще одного ребенка. Ведь они изо всех сил старались не нанести ей душевную травму.
Энджи подняла свой бокал:
— За Сала и Ливви. — Она очень надеялась, что ее слезы будут восприняты как признак радости. — Пусть у вас будет куча здоровых детишек.
Снова продолжилась прерванная беседа. Зазвякали вилки, по фарфору заскребли ножи, зазвучал смех. Хотя семейство собиралось по всем праздникам и еще дважды в месяц по понедельникам, темы для разговоров никогда не иссякали.
Энджи оглядела сидевших за столом. Мира оживленно рассказывала маме о том, что в школе намечается благотворительная кампании по сбору средств и нужно устроить выездное обслуживание; Винс и дядя Фрэнсис горячо обсуждали матч между «Хаскис» и «Дакс»[1]; Сал и Ливви то и дело целовались; младшие дети плевались друг в друга горохом; старшие спорили, какая из последних компьютерных игр лучше. Конлан расспрашивал тетю Джулию о предстоящей операции по протезированию тазобедренного сустава.
У Энджи никак не получалось сконцентрироваться ни на одной из тем, и поддержать беседу она не могла. В голове билась одна мысль: сестра решила родить ребенка, и скоро это произойдет. Ливви, скорее всего, забеременеет очень быстро, долго ждать не придется. «Ой, я забыла вставить колпачок». У ее сестер с этим никогда не было проблем.
После обеда, когда Энджи мыла посуду, никто не заговаривал с ней, но каждый, проходя мимо, либо хлопал ее по плечу, либо целовал в щеку. Все знали, что говорить не о чем. За эти годы ей так часто предлагали надеяться и молиться, что надежды и молитвы утратили для нее всякий смысл. Мама почти десять лет держала зажженную свечу перед святой Сесилией, но все равно сегодня вечером Энджи и Конлан поедут домой вдвоем, а не втроем. Они — пара, которая так и не произвела никого на свет, поэтому их нельзя считать семьей.
Неожиданно Энджи поняла, что больше не выдержит. Она швырнула кухонное полотенце на стол и поднялась в свою бывшую детскую спальню. В этой очаровательной маленькой комнатке с розочками и белыми корзинками на обоях стояли две одинаковые кровати, застланные розовыми покрывалами с оборочками. Энджи села на край своей.
Какая ирония: когда-то она стояла на коленях вот на этом самом полу и молила Господа о том, чтобы не забеременеть. Тогда ей было семнадцать, и она встречалась с Томми Матуччи. Своей первой любовью.
Дверь открылась, и вошел Конлан. Ее большой, черноволосый муж-ирландец выглядел посторонним в этой маленькой девичьей комнатке.
— Я в порядке, — сказала Энджи.
— Ага, так я тебе и поверил.
Ее больно кольнула горечь, прозвучавшая в его голосе. Только вот избавить его от этой горечи она не может. Да и он не в состоянии утешить ее — Господь свидетель, они часто убеждались в этом.
— Тебе нужна помощь, — произнес Конлан устало, и это не удивило ее. Слишком затерты были эти слова.
— Я в порядке.
Он долго не отрывал от нее взгляда. В голубых глазах, которые когда-то смотрели на нее с обожанием, сейчас читалось почти безысходное разочарование. Он со вздохом отвел взгляд и, выйдя из комнаты, закрыл за собой дверь.
Однако через несколько мгновений дверь снова открылась. На пороге стояла мама, уперев стиснутые в кулаки руки в худые бедра. Подплечники на ее выходном платье были почти такие же огромные, как в фильме у «бегущего по лезвию», и едва не касались дверного косяка.
— Ты всегда сбегала в свою комнату, когда тебе становилось грустно. Или когда ты сердилась.
Энджи слегка подвинулась, освобождая место маме.
— А ты всегда прибегала вслед за мной.
— Папа заставлял. Ведь ты об этом не знала, правда? — Мама села рядом. Старая кровать заскрипела под ней. — Он очень переживал, когда ты плакала. Бедняжка Ливви могла надорваться от крика, а он и внимания не обращал. А вот ты… ты была принцессой. При виде твоей слезинки у него разрывалось сердце. — Она тяжело вздохнула. — Энджи, тебе тридцать восемь, — продолжала мама. — Пора взрослеть. Твой папа — да упокоит Господь его душу — согласился бы со мной.
— Я не понимаю, о чем ты?
Мама обхватила ее за плечи, прижала к себе.
— Господь, Энджела, дал тебе ответ на твои молитвы. Это не тот ответ, который ты хотела услышать, поэтому ты не услышала. А пора бы прислушаться.
Энджи проснулась как от толчка. Щеки холодили слезы.
Ей снова приснился ребенок, все тот же сон, в котором она и Конлан стоят на противоположных; берегах, а между ними на сияющей глади синего моря качается крохотный розовый сверток. С каждым; дюймом он удаляется: все дальше и исчезает, а они, она и Конлан, остаются одни, разделенные огромным расстоянием.
Этот сон снился ей уже многие годы, с тех пор, как они с мужем обошли практически всех врачей и испробовали все. Считалось, что она везучая: за восемь лет она трижды беременела. Две беременности закончились выкидышами, третья же — рождением дочери Софии, которая прожила всего несколько дней. После этого наступил конец. Ни у нее, ни у Конлана не хватило духу предпринять еще одну попытку.
Энджи выбралась из-под руки мужа, встала, подняла с пола халат и вышла из спальни.
В коридоре, сейчас погруженном в полумрак, справа всю стену закрывали семейные фотографии в рамках из красного дерева. Портреты пяти поколений Десариа и Малоунов.
Энджи устремила взгляд в конец коридора, на закрытую дверь дальней комнаты. В лунном свете, лившемся через окно, блестела латунная ручка.
Когда в последний раз она отваживалась заходить туда?
«Господь дал тебе ответ… Пора бы прислушаться».
Она пересекла лестничную площадку и пошла по коридору мимо свободной гостевой к последней комнате.
Перед дверью Энджи судорожно втянула в себя воздух и выдохнула, затем дрожащей рукой открыла створку и переступила через порог. Воздух в комнате был тяжелым и затхлым.
