Колька молча слушал, думал и согласился со сказанным. Участкового он знал давно. И хотя недолюбливал Степановича, никогда не обзывал его, не дерзил и не грубил ему в отличие от других.
— На работу тебе нужно устраиваться, не болтаться без дела. Семью кормить, самому на ноги встать. Оно, сам понимаешь, нынче время другое. Уже и сын подрос. Какой пример с тебя возьмет мальчишка? А ведь и он себя с родителей спишет. Ему твоей доли не пожелаешь. Немало он пережил из-за вас обоих. Совсем недавно пацан выравниваться стал. А ведь поначалу хотел школу бросить, на занятия перестал ходить. Я его каждый день сам отводил в класс, заставил учиться. Он даже с уроков убегал. Ловил его и снова приводил в школу. Проверял всяк день, как к урокам подготовился.
— А Катька где канала? Чего сына запустила? — спросил Колька.
— Лечили ее. Поначалу собрали по кускам после тебя. Всю как есть сшили. Потом в гипсе лежала. А чуть оклемалась, вшили ей «торпеду», чтоб не бухала. Да только она не подействовала на бабу, через два месяца опять выпивать стала. Когда привезли в больницу обмороженной, врачи отдали ее под гипноз. Заодно уколы делали, от каких задница становилась, как подушка. А чуть выпьет, рвало до того, что пятки наружу выворачивались. Криком орала от боли, горела вся. Но медики довели свое до конца. Считай, с того света твою бабу вытащили и по новой жить заставили. Тяжко ей далось второе рожденье. Зато теперь не квасит, даже пиво в рот не берет. Уже полтора года в нашем «обезьяннике» не была. Некогда стало пить. Вкалывает, как ломовая. Дворником на двух участках управляется и смотрительницей кладбища. Заработков на жизнь хватает Глянь, Димка одет и обут не хуже других. Сама на человека похожа. В квартире порядок держит. Видишь, занавески повесила, ковер и паласы купила, спят уже не на полу, на койках. А ведь раньше здесь сущий свинарник был, зайти невозможно. Тут гляжу, даже холодильник купили, стиральную машину привезли. Димка, подрабатывая вечерами на автомойке, на телевизор скопил. Нынче пылесос мечтают заиметь. Так ты помоги. Семья путевой стала. И смотри мне, не спаивай их. Не разрушай то, что таким трудом слепили из твоих. Не пей, слышь меня?
— Какой там выпить, коль пожрать не на что! Не дали куска хлеба, а ты про выпивку завелся. О ней и не мечтаю. Оглобля даже чаю не дала,— пожаловался Колька на жену и приметил, что в ванной приоткрыто окошко, а значит, кто-то из домашних слушал весь его разговор с участковым.
— Ладно, Степаныч, кончай мне мозги канифолить, не пацан я, сам до всего допер еще на зоне. Нынче огляжусь, подберу себе дело.
— Теперь с работой тяжко. Позакрывались, разорились многие, людей сокращают повсюду. Если у тебя проблемы возникнут, дай знать, постараюсь помочь! — пообещал Степаныч, вставая.
Когда участковый вышел, Колька заглянул в ванную, но там не было никого. Ванная проветривалась, Катька ушла на работу, сын на занятия, сам Колька остался один во всей квартире. Он быстро обшарил кастрюльки и сковородки, заглянул в холодильник, досадливо поморщился.
— Не-ет, не ждали меня здесь! Даже вина Оглобля не припасла, чтоб обмыть возвращенье из зоны. На сухую встретила. Вот стерва облезлая, знать не рада мне, мартышка кривоногая! Отвыкла напрочь. Ну да я про себя напомню обоим! — поставил на стол картошку, хлеб, сало.
— Видно так и придется теперь канать. В женатых холостяках стану мучиться. Вон они как встретили, даже не покормили, не поговорили со мной. Будто и не был с ними, ровно вовсе чужой им обоим! — вздохнул обижено и сел к столу.
Ел он жадно, торопливо. Спохватился, что после него ничего не осталось, когда в кастрюле опустело совсем.
— Вот черт, Димке ничего не оставил. Оглобля теперь запилит. Упреками до ночи засыпет. Надо что-то придумать,— соображает мужик и слышит, как кто-то вошел в прихожую.
— Оглобля воротилась! — подумал Колька и встал из-за стола.
Он тут же увидел мать. Она приехала из деревни и подошла к сыну:
— Воротился мой мальчонка! Слава Богу, живой и здоровый! Ну, здравствуй, солнышко мое ненаглядное! — сгребла мужика в охапку, прижала к себе накрепко, зацеловала.
— Как же ты исхудал, зайка мой, кровинка родная, ничего от тебя не осталось, сущий скелет в штанах, в чем душа держится? Глянуть жуть, а и голова сивой сделалась. Видно лихо прихватило за самое сердце! А все она, змеюка Катерина, сука лядащая! Бросай ее, покуда не сгубила вконец. Поехали ко мне в деревню, я из тебя заново мужика сделаю, в прежнего возвращу. Нечего тут маяться. Собирайся живо! — приказывала сыну.
— Не-е, мамка! Я для начала определюсь. Сыщу работу себе, устроюсь, приоденусь, заново встану на ноги, а уж посля к тебе возникну человеком, чтоб никто в деревне на меня не косился и не плевался вслед.
— О чем зашелся? Все в деревне жалеют тебя и лают Катьку последними словами. У других тоже мужики баб колотят. Чего в семьях не приключается. Но никто мужиков в тюрьму не запихивал, мало что побил, а не заслуживай и не получишь. Меньше пить надо. А коль виновата сама — молчи!
Они стояли обнявшись. И Колька понял, как не хватало ему все эти три года матери, как он скучал по ней.
— Мамка! Как хорошо что ты у меня есть! Одна из всех не забыла и не бросила, всегда помогала, думала про меня и ни разу не попрекнула,— вырвалось на всхлипе.
— Кинь пустое лопотать. Собирайся живо,— потребовала Евдокия, выпустив сына из объятий.
— Не обижайся, я участковому обещал устроиться на работу. Он «пасти» станет, может в деревню возникнуть, чтоб меня проверить. Я у него под надзором, ну, а перед деревенскими совестно будет. Лучше потом, когда все уладится, навещу тебя. А теперь не серчай...
— Что ты городишь, какой из тебя работник нынче? Глянь, два мосла и горсть соплей! Тебя за лопатку спрятать можно. Отдохни, подкормись, отоспись немного. Душу успокой! Твоей Катьке сколько ни дай, все мало. Сущая прорва! — кипела Евдокия.
— А как узнала, что я вернулся?
— Катька позвонила. Сказала, будто едва через порог ступил, уже ей хотел башку свернуть. Пришлось милицию снова вызывать. Вот шельма рогатая! В деревню змеюку надо воротить, чтоб там ее кнутами выпороли.
— Эту уже ничто не переломит! — отмахнулся Колька безнадежно, добавив грустно:
— Коль в голове пусто, из задницы не прибавишь.
— То верно,— поддакнула Евдокия и, словно спохватившись, принесла на кухню две тяжеленные сумки. В них чего только не было: молоко и сметана, масло и яйца, сало и куры, уже готовые. Бери и ешь. Молодая картошка и огурцы, укроп и лук, даже свой хлеб, какой испекла ранним утром. Редиска и щавель тоже свои, даже банку варенья прихватила.
