— Ну вот. — Он хлопнул в ладоши. — Мы ведем себя как персонажи пьесы Ибсена! Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я слышал твою сегодняшнюю передачу насчет матерей и дочерей. Догадываюсь, как тебе тяжело рассуждать на эту тему.
Вот так, запросто, Эрик вернул их на твердую почву. Нора в который раз поразилась его стойкости. Когда жизнь становилась слишком большой, чтобы ее проглотить, он справлялся с ней, разделяя на кусочки. Разговоры об обыденных вещах — его спасение.
Нора пододвинула стул и села.
— На самом деле я никогда не знаю, что сказать, и когда все-таки даю совет, то чувствую себя ужасной лицемеркой.
Представляешь, что сказала бы Мардж, если бы узнала, что я одиннадцать лет не разговаривала с собственной дочерью?
Вопрос был риторический, и Эрик не ответил. Это Норе в нем и нравилось — он не пытался утешать ее ложью. Но ей становилось легче от сознания, что кто-то понимает, как ей больно думать о младшей дочери.
— Интересно, что она сейчас делает?
Этот вопрос они могли обсуждать бесконечно. Эрик выдавил из себя смешок:
— Когда речь идет о Руби, это может быть все, что угодно, начиная от ленча со Стивеном Спилбергом и кончая пирсингом языка.
— Когда я последний раз говорила с Кэролайн, она рассказала, что Руби покрасила волосы в голубой цвет. — Нора рассмеялась, но тут же оборвала себя. Это было не смешно. — У нее всегда были очень красивые волосы.
Эрик подался вперед, внезапно посерьезнев:
— Нора, она же не умерла.
Она кивнула:
— Знаю. Я все время пытаюсь выжать хоть какую-то надежду из этой мысли.
Шла только вторая неделя июня, а температура уже достигла тридцати восьми градусов. Погодная аномалия, сказали в новостях, обычно такая жара наступала в южной Калифорнии позже.
От жары люди сходили с ума. Проснувшись в сырой постели, человек отправлялся на поиски воды и, когда у него прояснялось в глазах, с удивлением обнаруживал, что вместо стакана держит в руке пистолет, до этого спрятанный в шкафу. Дети вскрикивали во сне, и никакие дозы жидкого «тайленола» не охлаждали их разгоряченную кожу. По всему городу птицы падали с телеграфных проводов и лежали на пожухлой траве жалкими съежившимися комочками.
В такую погоду никто не мог спать, и Руби Бридж не составляла исключения. Сбросив на пол смятые простыни, она раскинулась на кровати, положив на лоб холодный компресс. Руби была одна. Макс, приятель, бросил ее несколько дней назад. Прожив с ней пять лет, он просто собрался и ушел, как водопроводчик, закончивший неприятную работу. После себя он оставил лишь несколько паршивых предметов мебели и короткую записку:
Дорогая Руби!
Не думал, что разлюблю тебя и полюблю Энджи, но в жизни случается всякое. Ты знаешь, как это бывает. Мне нужна свобода. Все равно мы оба знаем, что ты меня больше не любишь.
Не сердись.
Макс.
Самое смешное (только Руби было не до смеха) состояло в том, что в действительности она по нему даже не тосковала. Вернее, тосковала не по нему — ей не хватало самой мысли, что он у нее есть, второй тарелки на обеденном столе, второго тела в кровати, которая, казалось, с его уходом стала шире. Но больше всего ей недоставало необходимости притворяться, что она кого-то любит.
Макс олицетворял собой надежду, он был как бы осязаемым подтверждением того, что она способна любить и быть любимой.
В семь часов зазвонил будильник. Руби встала с кровати, точнее, соскользнула с нее, липкая от пота. Шаткая спинка из прессованного картона стукнулась о стену. Трусы и бюстгальтер липли к влажному телу. Взяв с тумбочки стакан воды, Руби прижала его к ложбинке между грудей, поплелась в ванную и приняла чуть теплый душ. Но, закончив вытираться, она уже опять покрылась потом. Устало вздохнув, Руби пошла в кухню и заварила кофе. Налив себе чашку, она плеснула щедрую порцию сливок. Белые хлопья всплыли на поверхность и сложились в форме креста. Может, кто другой на ее месте и подумал бы, что сливки просто прокисли, но Руби решила, что это дурной знак. Как будто она и без магии не знала, что прочно застряла в полосе неудач!
Выплеснув кислую бурду в раковину, Руби вернулась в спальню и подняла с пола белую футболку и черные полиэстеровые брюки, забрызганные жиром. Затем оделась и вышла из дома на удушающую жару — потная, с головной болью и отчаянно нуждающаяся в кофеине.
Возле дома стоял ее видавший виды «фольксваген-жук» семидесятого года. Мотор не с первой попытки, но все же завелся, и Руби поехала в «Хэш-хаус Ирмы», модный ресторан на Вснис-Бич, где она работала вот уже почти три года.
Руби не рассчитывала задерживаться в официантках надолго, эта работа планировалась как временная, нужная только затем, чтобы было на что жить, пока она не встанет на ноги и не произведет фурор в одном из местных комедийных театров. После этого все должно пойти как по маслу: Лино[2] пригласит ее в свое шоу, и наконец ей предложат сняться в сериале, написанном специально для нее и озаглавленном «Руби!». Именно так, с восклицательным знаком, как на афишах разных шоу из Лас-Вегаса, которые любила ее бабушка.
Но ей уже двадцать семь. Потратив почти десять лет на то, чтобы пробиться в комики, она приближалась к рубежу, за которым будет считаться «слишком старой». Всем известно, что если не сумеешь добиться успеха до тридцати, то твое дело табак, и Руби чувствовала, что ей пора подыскивать для себя трубку.
Наконец ей удалось вклиниться между старыми фургонами и автобусами, заполнившими стоянку перед рестораном, оформленным в стиле пятидесятых. Ко всем автомобилям были приторочены доски для серфинга, на бамперах некоторых виднелось столько наклеек, что они закрывали краску. Пижоны с выгоревшими на солнце волосами приезжали за много миль, чтобы отведать знаменитый Ирмин омлет из шести яиц.
Выдавив из себя улыбку, Руби направилась к ресторану. Когда она открыла дверь, звякнул колокольчик. Ей навстречу устремилась Ирма, причем сначала показался трехэтажный начес, а уж потом она сама. Ирма всегда ходила быстро, рассекая пространство, как нос корабля — воду. Дойдя до Руби, она резко остановилась и прищурилась. Глядя на ее густо накрашенные ресницы, Руби в который раз задумалась, можно ли определить возраст человека по углеродной метке так же, как датируют какие-нибудь ископаемые останки.
— Ты должна была работать в ночь!
Руби поморщилась:
— Черт!
Ирма скрестила костлявые руки.
— Ты уволена, на тебя нельзя рассчитывать. Этой ночью Дебби пришлось работать вторую смену подряд. Получишь чек в кассе, униформу вернешь завтра. Выстиранную.
