Но только не в этот раз. Я могу поклясться, он чувствовал тоже самое.
Он не отводил глаз, и я поняла, что он уже какое-то время смотрит на меня. От него захватывало дух. От его длинных волнистых темных волос, которые были зачесаны назад, открывая широкий лоб. Его оливковая кожа заставила меня предположить, что он либо много времени проводит на улице, либо откуда-то, где южнее и жарче, чем в Париже. И глаза, которые смотрели на меня, были синие, как море, с густыми черными ресницами. Мое сердце вырывалось из груди, и казалось, что кто-то выжал весь воздух из моих легких. Несмотря ни на что, я не могла отвести взгляд.
Прошло несколько секунд прежде, чем он повернулся к двум своим друзьям, которые громко смеялись. Все трое, были молоды и красивы, сияющие на вид. Их харизма была оправдана тем, что каждая женщина, здесь, попала под их чары. Если они и заметили, то виду не подавали.
Первый парень был поразительно красив, сложенный как камень, с короткой стрижкой и темной шоколадной кожей. Уловив мой взгляд, он обернулся, и сверкнул понимающей улыбкой, как будто знал, что я не смогу ему противостоять. Встряхнув с себя вуайеристский транс, мои глаза метнулись к моей книге на несколько секунд, после чего я осмелилась поднять взгляд, но он не смотрел.
Рядом с ним, отвернувшись от меня, сидел мускулистый, загорелый парень, с бакенбардами и вьющимися каштановыми волосами, и рассказывал историю, которая заставила двух других зайтись хохотом.
Я изучала того, который первым привлек мое внимание. Хотя он был на несколько лет старше меня, я не дала бы ему больше двадцати. Он откинулся в своем стуле, и стал похож на обходительного француза. Но что-то холодное и жесткое в его лице давало понять, что его доброжелательная поза была лишь фасадом. Не то чтобы он выглядел жестоким. За этим стояло больше, чем казалось… он был опасен.
Хотя он и заинтриговал меня, я сознательно стёрла из своей памяти лицо черноволосого мальчика, будучи убежденной в том-то, что он выглядит совершенным плюс опасным, не могло привести ни к чему хорошему. Я взяла книгу и переключилась на более надежную Ньюленд Арчер. Но я не смогла удержаться, и окинула их быстрым взглядом, когда официант принес мне чай. Печально, но я не могла вдуматься в книгу.
Спустя полчаса, его столик опять привлек мое внимание. Я могла почувствовать, как женщины напряглись, когда трое парней прошли по террасе. Как будто группа моделей Армани шла к кафе, на ходу срывая с себя одежду.
Пожилая женщина за соседним столиком наклонилась к подруге и сказала:
— Здесь стало жарковато.
Подруга хихикнула в знак согласия, принялась обмахиваться пластиковым меню и строить парням глазки. Я с отвращением покачала головой. Невозможно, что ребята не почувствовали десятки глаз сверлящие им спину, когда они уходили.
Подтверждая мою теорию, черноволосый оглянулся и, увидев, что я смотрю на него, самодовольно улыбнулся. Кровь прилила к моим щекам, и я спрятала лицо за книгой. Я не стала доставлять ему такого удовольствия: видеть, как я краснею.
Я пыталась разобрать хотя бы слово на странице в течение нескольких минут прежде, чем окончательно сдалась. Моё внимание было рассеянным, я заплатила за напитки, оставила на столике чаевые, и пошла прочь на рю де Бак.
Жизнь без родителей легче не стала.
Я чувствовала себя заточенной в глыбе льда. Только холод шел изнутри. Но я цеплялась за него изо всех сил. Кто знает что произойдет, если я позволю льду растаять и снова начну чувствовать? Я бы растворилась в депрессии и снова стала ни дееспособной. Как впервые месяцы, после смерти родителей.
Я скучала по папе. То, что исчез из моей жизни, было невыносимым. Он был красивым французом, который всем нравился, как только они заглядывали в его зеленые, всегда улыбающиеся, зеленые глаза. Когда он смотрел на меня, его лицо светилось выражением чистой любви, и я знала, что независимо от того, какие бы глупые поступки я ни совершала в жизни, у меня всегда будет один поклонник в этом мире, подбадривая меня.
Что касается мамы, то её смерть разорвала моё сердце на части, как если бы она физически моей частью, которую оскальпировали. Она была родственной душой, «родственным духом», как она имела обыкновение говорить. Не то что бы мы всегда ладили. Но теперь, когда её не стало, мне пришлось научиться жить с большой, горящей дырой, всё что осталось во мне от неё.
Если бы я, возможно, избегала действительности в течение только нескольких часов ночью, возможно часы моего бодрствования были бы более терпимыми. Но сон был моим личным кошмаром. Я лежала в постели до тех пор, пока его мягкие пальцы не смели с моего лица оцепенение, и думала, наконец-то! А спустя полтора часа я снова просыпалась.
Однажды ночью я копалась в своей голове, лежа на подушке, глядя прямо в потолок. Мой будильник показывал час ночи. Я подумала, о длинной ночи, которая меня ждёт впереди, и выползла из кровати, выискивая одежду, которую надевала накануне и накинула ее. Выйдя в коридор, я увидела свет, выходящий из-под двери в комнате Джорджии. Я надавила на нее и повернула дверную ручку.
— Эй, — прошептала мне Джорджия.
Она, полностью одетая, лежала на кровати, положив голову у ее подножия.
— Только вернулась, — добавила она.
— Ты тоже не можешь уснуть, — прокомментировала я. Это был не вопрос. Мы знали друг друга слишком хорошо.
— Почему бы тебе не прогуляться со мной? — спросила я. — Я терпеть не могу просто лежать без сна в своей комнате всю ночь напролет. Только июль, а я уже успела прочитать все свои книги. Дважды.
— Ты с ума сошла? — сказала Джорджия, перевернувшись на живот. — Сейчас середина ночи.
— Ну, вообще-то, только начало. Сейчас час ночи. Люди все еще на улицах. И, к тому же, Париж
— самый безопасный город на земле, — закончила Джорджия мою мысль. — Любимое выражение Папи. Ему следует найти работу, связанную с туризмом. Ладно. Почему бы и нет? Я тоже не усну в ближайшее время.
Мы на цыпочках спустились в переднюю и, с тихим щелчком, легонько открыли дверь и закрыли за собой. В коридоре мы остановились, чтобы обуться, а затем вышли в ночь.
Полная луна нависла над Парижем, расписывая улицы серебристым свечением. Не говоря друг другу ни слова, мы с Джорджией направились к реке. Река была центром всей нашей деятельности с тех пор, как мы приезжали сюда еще детьми, и наши ноги сами вели нас туда.
На набережной мы спустились по каменным ступеням к дорожке, которая тянется через весь Париж вдоль воды, и отправились на восток по неровной брусчатке. Только очертание массивного Лувра было видно на противоположном берегу.
