Все думали, оно ведет себя подобающим образом – проходит. Двадцать лет как-никак! Но выяснилось, что времени среди нас просто не было. Оно устранилось, и история замерла, не окончившись. А ровно через двадцать лет часы вдруг пошли – стрелка дернулась и сдвинулась, что-то зазвенело в воздухе, тонкий звук растаял, и время вернулось. Просто зазвонил телефон.
Звонок разносился по всей квартире – трубка валялась где-то в кухне, а я только вошла и стряхивала снег в узкой прихожей. Когда-то жили тут поколения университетских профессоров, предков Мити Огнева, и давно уж жила тут и я. Кропоткинскую квартиру я потеряла, когда меня прописали в МГУ, чтобы не потерять эту. Теперь я смотрю на дом своих стариков на Кропоткинской набережной с восьмого этажа «Зоны К» – в ясную погоду я его различаю. С высоты Воробьевых гор кажется, что он совсем рядом с золотым рождественским шаром – куполом храма Христа Спасителя.
Телефон все звонил, но кроме меня подойти было некому. Митя уехал в Калужские засеки тропить волков, а Саша Огнев, наш сын, молодой человек девятнадцати лет от роду, студент третьего курса филфака МГУ, улетел в Париж. В библиотеку. Изучать средневековую поэзию. Мария Французская в 12 веке писала свои лэ – краткие лирико-эпические истории о необычайных событиях (о любви то есть, ибо что может быть необычнее и удивительнее). А мой сын читал их и переводил со старофранцузского на русский в 21-м. Просто переставить цифры! 12 и 21! Вот вам время! В этом оно все… Никогда ничего случайного. И все так просто. Знать бы только, что!
Я неторопливо прошла по узкому коридору, аккуратно переступая с высокого каблука на замшевый носок и с удовольствием поглядывая на свои новые черные сапоги, взяла наконец трубку и взглянула в окно. Изгиб черной реки в белых берегах. Вон он, мой старый дом. Снег перестал.
– Да? – сказала я равнодушно. – Алло!
В трубке молчали. А потом я услышала голос.
Очень знакомый, чуть хриплый от волнения голос.
Через месяц после этого звонка я писала в смартфоне то, что переполняло меня и переливалось через край – нужно же было усидеть на месте! И не боялась, что кто-то прочтет: вот выйду отсюда, выбегу – и сотру. В аудитории было светло и скучно, шла уже вторая по счету кандидатская защита, члены Совета то входили, то выходили. И я была член. Но на этот раз сказала заранее: в счетную комиссию не войду.
Потому что ждала. Стрелки придвинутся к сумеркам, и я встану. Выйду из-за стола, выпрямлюсь и – прекрасная, свободная – пойду к двери. Танцуя на высоких каблуках, четко переступая на замшевый носок, полечу вниз с четвертого этажа серой школы, быстрая, пронесусь с метелью к метро, к метро…
Но пока я ждала. За окном сеял мелкий снег, февральский ветер сдувал с крыши белые завитки, и они уносились в серое небо. Мимо, мимо…
Черные прямые стрелки часов на стене над доской двигались по белому кругу слишком медленно, и я писала, положив на стол свой серебристый смартфон, писала только чтобы высидеть. Выждать. Перетерпеть. Я ждала и вслушивалась в себя. Что там, в глубине? Затаившись, как зверь в засаде, ловила каждое движение памяти – и, записав, стерегла следующее… Вот оно, шевельнулось… И на узком серебряном прямоугольнике экрана появляется новая черная строчка…
Для всего остального мой слух был замкнут. Все внутри – вокруг ни звука.
Елки зеленые,
Лес голубой…
Ты меня ищешь,
А я под тобой!
Русский фольклор нулевых годов XXI векаМетель началась с рассветным ветром, и я провела день в норе, свернувшись на упругой плотной перине собственной шубы, укрытая ею же. Хвост лежал на носу и заслонял глаза. Приподнимая иногда веки, сквозь сетку черных ресниц, сквозь опахало длинных белых шерстинок на конце хвоста я видела серебристое пятно света – выход из норы под комлем вывернутой ели. Пятно было слишком ярким, так что даже слепило глаза, и я снова зажмуривалась.
Я ждала. Ждала. Напрягся позвоночник, от шеи до кончика хвоста, вытянулся струной и снова сомкнулся кольцом. Свет день ото дня прибывал. Наступал месяц свадеб.
Горло сдавил спазм, и, едва отпустил, я почувствовала: скоро, скоро это придет снова и тогда уж разомкнет мою пасть звонким томительным лаем. Призывным кличем. Криком отчаянья и надежды.
Но пока я справилась. Стерпела. Выждала.
Свет в круглом окне посерел. Я встала, потянулась, припав на передние лапы и, приподняв свой флаг так, что белый султан на конце коснулся земляного потолка, легко двинулась к выходу.
Ветер стихал, и, танцуя, я полетела к краю поля – ровного, недвижно просторного и пустого в тишине сумерек. Мелкая крупа сыпала в глаза холодными искрами. Вдалеке тянулся черный сквозной ряд округлых ракит над руслом реки.
Наст под свежим наметом держал крепко, и след – мой бесподобный нарыск – тянулся позади ровный, как черта между белым полем и серым небом.
Наконец я остановилась. Замерла над снежной пеленой поля. Я ждала. Ждала и вслушивалась: что там, под снегом? Под корой наста? Вот шелохнется… Чуть двинется… Пискнет… Прошуршит…
И тогда, вскинувшись на задних ногах, я ринусь всей тяжестью вниз, пробив передними наст, и – поймаю. Схвачу зубами живое: теплое, юркое, сладкое.
Так я ждала. И играла. Ловила, играя. И ждала… Ждала…
Любовь – это шампанское жизни.
Из фольклора женского католического монастыряЯ не успела стереть то, что написала. Ждать у метро не пришлось: он был уже там. Смотрел в другую сторону и не успел обернуться, пока я подходила. И сейчас я не могу вспомнить, поцеловал он меня тогда или нет – вижу только летящий навстречу снег, и вот мы уже идем рядом. Дальше легко всплывает все до мгновения. Последнего, спустя три часа, когда, не оглядываясь, я переступаю узкую черную пропасть между платформой и качающимся вагоном – вхожу в синий поезд, в облако теплого желтого света, и знаю: он стоит у колонны, смотрит издали и крестит вслед мою спину. Но я не оглядываюсь. Такое у меня правило. Иначе слишком больно.
Я поворачиваюсь, только когда за окнами вагона черно. Сажусь, невесомая, как пузырек в шампанском. На глазах слезы – это от счастья. И от боли расставания. Мне нужно говорить, хоть с собой. С кем-то, кто живет в моем смартфоне-коммуникаторе, оставляет там записи, словно звериные следы на снегу. Но это не я. Не совсем я. Совсем не я… Открываю серебристую крышку, нажимаю клавиши, читаю. Да-а-а…
Читаю снова, думаю. Невероятно. Нереально. Немыслимо. И тут, словно пена откупоренной шампанской бутылки, вскипает отчаянное веселье, нежданный кураж, решимость: это мой шанс! И неизвестно, еще неизвестно, кто победит – она или я? Жизнь или я? Не все же мне проигрывать, одной только мне! Ведь случилось же невозможное. Значит, все возможно. Это любовь. Нет. Это страсть. Непредсказуемая, свободная. Пусть живет. Какое у меня право ее убить? Какой в этом смысл?
