Лицо Пегги стало холодным и жестким.
— Не понимаю, какой еще пункт?
— А вот какой: если ты в течение двух лет после его смерти не выйдешь замуж, то наследуешь…
— Сколько?
— Пятьдесят миллионов долларов.
Несколько мгновений был слышен только треск цикад, шум ветра в верхушках покачивающихся деревьев и отдаленный гул праздника.
— Стиман узнал это от любовницы Миллера, который через год должен вскрыть завещание.
— Ты уверена? — робко спросила Пегги, хотя в глубине души уже верила, что Сатрапулос мог с ней сыграть такую шуточку.
— А почему она рассказала именно ему?
— Да потому что спит с ним и без ума от него.
Пегги молча уставилась в землю. Вереница муравьев у ее ног спешила к муравейнику. Она несколько раз покачала головой, прикусила губу, силясь подавить подкатывавшуюся тошноту. Вдруг все потеряло смысл. Глухим голосом, скорее для себя, чем для Нат, она пробормотала:
— Как это глупо! Как же это глупо!
— Слушай! Мне кажется, в любом случае ты не сможешь вытянуть из Калленберга пятьдесят миллионов.
— Конечно же нет. Если бы я знала это утром! Все еще было возможно.
— Может, есть какой-нибудь выход?
— Слишком поздно.
— Не думаю.
Пегги была так взбешена, что поначалу пробормотала нечто невнятное, а потом уж, взорвавшись, выпалила:
— Ты же была там! Ты же видела меня! Я теперь замужем! И свидетели тому две тысячи приглашенных!
— Возможно. Но ведь брак еще не зарегистрирован.
— Что это меняет?
Теперь она смотрела на подругу как на врага. Нат заговорила мягче:
— Все! Контракт недействителен, пока он еще не зарегистрирован. Понимаешь? К тому же ни архимандрит Галлиротиос, ни этот тип из мэрии сегодня вечером еще не приедут. Следовательно, твой брак не будет узаконен до завтрашнего утра.
— Что из этого?
— Постой… Скажи откровенно. Это важно… Если бы у тебя был выбор, что ты предпочла бы: сделаться женой Калленберга или остаться вдовой Грека?
— Не знаю. Не своди меня с ума.
— Отвечай!
— Ты сказала — пятьдесят миллионов?
— Да.
Пегги пожала плечами и отчеканила:
— Вдовой.
На лице Нат появилось победное выражение.
— Тогда все еще возможно! Если Герман, несмотря на свои частые разводы и возможные осложнения со стороны церкви, решился взять тебя в жены, ему ничего не стоит добиться считать сегодняшнюю церемонию недействительной. Ну, сделать так, будто ее вовсе и не было.
— Пойди и преподнеси ему твою замечательную идею, — холодно буркнула Пегги.
— Подумай, а вдруг по какой-то причине он завтра откажется от тебя?
— Ты бредишь! Сегодня наша первая брачная ночь!
— Ты должна это сделать! Придумай что-нибудь!
— Но что?
— Тише, кто-то идет.
Тонкая и элегантная фигура Додино показалась в конце аллеи. Он шел, махая над головой руками. Прежде чем исчезнуть, Нат повторила со всей силой убеждения, на какую только была способна:
— Придумай, Пегги! Придумай что-нибудь.
— Мы уже начали волноваться, — сказал Додино, приближаясь. — Решили, что вас похитили.
Он сразу заметил странное выражение лица Пегги.
— Вам нехорошо?
— Нет-нет…
— Новобрачный беспокоится и повсюду вас ищет. — Додино взял Пегги за руку и потянул за собой, словно добычу, навстречу возбужденным крикам, таким громким, что они заглушали пение птиц.
* * *
Калленберг быстрым шагом пересек холл, толкнул дверь в свою комнату, сбросил пиджак и с такой силой сорвал с себя рубашку, что пуговицы разлетелись в стороны. Он крикнул Джонатану, который было последовал за ним:
— Потом! Потом!
Захлопнув ногой дверь, он начал рыться в шкафу в поисках чистой рубашки. Совсем близко слышался поросячий визг этой… Конечно же, слуги все видят и скоро весь дом узнает. И Калленберг с ненавистью выкрикнул:
— Заткнись! Убирайся вон!
Этот чертов Джонатан способен лишь на то, чтобы портить ему настроение. Куда же запропастились запонки? Он вынул их из промокшей от пота рубашки и от возбуждения никак не мог вдеть в манжеты. Из-за двери донесся робкий, жалобный голос:
— Она здесь, патрон. Я же сказал вам, что она здесь.
— Гони ее вон!
— Но патрон…
— Вон, кретин! Вон!
Нужно было успокоиться. Калленберг увидел в зеркале набухшие на висках вены и почти испугался. Не в первый раз девицы с животами приходили к нему качать права. Эти идиотки приписывали свою беременность его трудам. Ищите дураков!
Он нередко наблюдал за посетительницами в глазок, когда мускулистый мажордом выставлял их из прихожей. Их лица ему ничего не говорили. Разве всех упомнишь? А если шлюшка готова была оголить перед ним свой зад, то это ее личное дело. Обычно пачки денежных билетов, брошенной телохранителем, было достаточно, чтобы успокоить очередную истеричку. Но как эта девка посмела заявиться в его дом в день свадьбы?
Калленберг настоял на том, чтобы церемония состоялась на Иксионе, что было для него своего рода символом и вызовом соперникам. Покупка этого острова несколько лет назад ознаменовала собой первый этап его могущества. Здесь он кувыркался со своими секретаршами, принимал государственных деятелей, надувал бизнесменов, оплакивал смерть своих псов, присутствовал при рождении своих несчетных детей. Здесь он отпраздновал две или три свадьбы, но сожалел лишь об одной из своих жен, Ирен, которая после очередной ежедневной ссоры при таинственных обстоятельствах покончила жизнь самоубийством. Таинственных не для него, конечно. До сих пор последствия этого самоубийства давали о себе знать. Политики с каким-то садизмом вновь и вновь создавали различные комиссии по расследованию, постоянно донимавшие его глупыми вопросами под предлогом прояснить ту или иную деталь досадного инцидента. Обычно кончалось тем, что Калленберг прикладывал к своим ответам чек на кругленькую сумму. Это именовалось благородным вкладом миллиардера в экономику страны. И было маловероятно, что мерзавцы, таким образом доившие его, когда-нибудь закроют дело.
Впрочем, ничего не поделаешь. Главное — не доводить дело до прокуратуры. Да он и не собирался портить себе настроение из-за таких мелочей.
У Калленберга в его шестьдесят три был ясный взгляд, хищная улыбка, розовый язык, обильный жидкий стул и сон младенца. А сегодня место в его постели займет Пегги. Через каких-то пару часов… До дня свадьбы эта женщина неизменно отвергала все его авансы. Но скоро она заплатит за это! Он отыграется за все: за унизительные отказы и за безумные подарки, которыми приходилось ее осыпать. Но покоя не давала затаившаяся в глубине души старая тревога: как она будет реагировать на его крошечный фаллос?
