На другом конце стола зашел разговор об императрице-матери, которая уехала в Англию на похороны Эдварда Седьмого. Говорили, что она останется на лето в Англии. Еще говорили, что новый король, Георг Пятый, настолько похож лицом на императора, что они кажутся скорее родными братьями, чем кузенами. А затем державные кузены вылетели у всех из головы — Дарья хлопнула в ладоши, и девушки кинулись переменять блюда: тарелки из-под рыбы убрали, а их место заняли блюда с телятиной в сухарях с грибами, а также бараньи отбивные с изюмом, жареный гусь с яблоками и утка, покрытая апельсиновой и лаймовой глазурью.
Нина любила поесть, и у нее слюнки потекли при виде бараньих отбивных… но в конце концов она попросила себе гуся — из-за кожи. Гарниром служили жареная картошка, молодая морковь, приправленная медом, и жареная красная капуста с миндальной стружкой. В середине стола стояла пирамида из творога, а рядом, в листьях мяты, возвышалась стопка блинов. Блины Нина любила даже больше, чем гусятину, поэтому, не доев то, что было у нее в тарелке, она тайком отправила остальное под стол, где этого только и дожидалась Кукуша, зловредная такса графини.
— Ах да, — мама кивнула через стол отцу Сергию, у которого в бороде застрял кусочек гриба, — я ожидаю, что нынче у нас будет превосходный урожай яблок. И вас угостим.
Нина великодушно простила старику гриб в бороде — ведь он был влюблен в маму. «Твоя мать, — не раз заявлял папа, — могла бы выйти замуж за великого князя». Вечером, когда Нина укладывалась в постель, Дарья рассказывала ей сказки, а иногда, вместо них, — о платьях, которые мама когда-то надевала в Мариинский театр, и о том, как были знамениты на весь Петербург жемчуга, которые она носила в своих иссиня-черных волосах. Ей было всего семнадцать лет, а она уже получила два прекрасных предложения. «Но твоя мать, — Дарья понижала голос и слегка хмурилась, — была единственным ребенком в семье, радостью и гордостью своих родителей, и они решили: пусть она выйдет замуж по любви». Андрей Карсавин, с которым она познакомилась, недавно окончил училище правоведения, и спустя месяц мама приняла его предложение и согласилась жить в его имении.
Нина следила за осой, сонно кружившей в струйках пара над самоваром. Вдруг папа ударил кулаком по столу, так что все подскочили на месте.
— Чего ты никак не можешь понять в современном сельском хозяйстве, — он опять стукнул по столу, — и что тебе понять необходимо, так это то, что…
Не успел он закончить свою мысль, как их сосед Сергей Рудольфович повернулся к маме:
— Я нахожу, что страсть Андрея к сельскому хозяйству граничит с религиозным фанатизмом. — Он игриво покачал пальцем. — И если ты, Ирина, не будешь смотреть в оба, то в один прекрасный день он покинет тебя, чтобы стать схимником.
— Андрюша — отшельник?! — воскликнула мать в притворном ужасе, и все, включая папу, рассмеялись.
«Невеста в карете, невеста на крылечке, невеста в храме с венцом в волосах…»
— За невесту! — Мужчина в военной форме, сидящий рядом с Катей, поднял бокал, но девушка спокойно возразила:
— Я еще не невеста, Иван Васильевич, невестой я стану только через год.
Венцы над головами невесты и жениха держат для того, дабы они, невзирая на то, какими богатствами владеют в мире сем, не забывали о крестных муках Христа. Дарья объяснила это сегодня утром на кухне, а когда Нина спросила, почему платье невесты должно быть белым — ведь розовое или лимонное намного наряднее, — экономка ответила, что белый — цвет царевны, а в день свадьбы каждая женщина — царевна и каждый мужчина — царевич.
Нина с трудом представляла себе Дмитрия Борисовича царевичем. Вот Иван Васильевич со своими аккуратными усиками и медалями — действительно вылитый царевич из ее книжки с картинками. Однажды утром на прошлой неделе садовник влетел в кухню с новостью: Иван вернулся в родное имение, впервые за три года, и поговаривают, что он выходит в отставку. Иван Васильевич не видел Катю очень долго; приехав, он взял ее за обе руки и признался, что с трудом узнает в ней маленькую Екатерину Андреевну — настолько она изменилась…
— Земляника хороша, — говорила тем временем графиня, — но малина еще лучше.
Старушка, по-прежнему орудуя столовой ложкой, испачкала малиной свою блузку, и Нина недоумевала: неужели она и вправду была когда-то хозяйкой салона… и почему только к старикам не приставляют нянек?
На десерт была также разная сдоба, но Нина тоже предпочла малину и наложила себе целую миску — с мороженым, сливками и сахаром. Еще она взяла шоколадную вафлю, но когда надкусила ее, изнутри выдавилась мятная начинка, и Нина незаметно опустила вафлю под стол, где Кукуша вдруг больно тяпнула ее за палец.
— Ой! — вскрикнула девочка. — Нет!
Золотой браслет с брелоками — корзинкой цветов, кошкой и арфой — соскочил у нее с запястья.
— Кукуша, фу!
Глупая собачонка может спокойно проглотить браслет, может даже подавиться им и сдохнуть тут же под столом — как тогда Нина вернет свой браслет?
— Боже мой! Пожалуйста! — Девочка вскочила и потянулась через стол к Дмитрию Борисовичу, который, обливаясь потом, пил водку и помахивал рукой в такт патефону. — Мой браслет!.. Кукуша!..
Он поморгал, сбитый с толку, но потом кивнул, сгреб горсть шоколадного печенья и исчез под столом. Спустя какое-то мгновение кромка скатерти рядом с Нининым стулом поднялась и оттуда вылетела Кукуша — вдогонку за печеньем.
— Теперь ей есть чем заняться, — важно зашептал Дмитрий Борисович.
— А браслет? — Нина опустилась на мокрую траву и залезла к нему под стол.
— Где именно ты его обронила?
В зеленоватом свете под столом его лицо было похоже на круг сыра, и Нина не могла удержаться от смешка, но тут она почувствовала, как что-то твердое вонзилось ей в коленку.
— Ага! — Осторожно, чтобы не стукнуться головой о стол и не задеть ненароком крокодиловые туфли тети Лены, девочка повернулась к нему: — Вот! Нашла!..
Но вместо того чтобы смотреть на браслет, Дмитрий Борисович уставился куда-то позади Нины. Вывернув шею назад, она с изумлением увидела, как под скатертью шарит рука, выглядывающая из рукава военной формы. Затем опустилась другая, маленькая ручка, направила первую к цели, и две соединившиеся руки задрали лимонную Катину юбку, обнажив ее колени в белых чулках.
Нина с интересом ждала, что же будет дальше, но тут заметила, что ее товарищ перестал наблюдать за происходящим и прижался лбом к земле.
— Пожалуйста, скажите мне, Нина Андреевна, — хрипло прошептал он, — пожалуйста, скажите мне, что я вдрызг пьян.
