— И все же! Ты не капризничай. Все, больше уговаривать не буду. Азамат завтра приглашает тебя на ужин, заодно и твое новое блюдо хочет попробовать.
— Там видно будет, — уклончиво ответила я.
Людмила тяжело подошла к окну, прислонила большой живот к подоконнику и крикнула:
— Сенька, прощайся с Леночкой! Она завтра вместе с мамой приедет к нам в гости.
— Я еще не согласилась, не обнадеживай детей.
— А я специально, чтобы ты не передумала.
Мы вышли во двор, где бегали друг за другом дети.
— Мама, — Леночка кинулась ко мне в ноги, — мы правда завтра в гости поедем? Сенька сказал, что у него новая машина есть. В-о-о-о-т такая огромная!
Дочка расставила широко ручонки и посмотрела на меня сияющими, серыми, как у отца, глазами.
— Поедем, — согласилась я и укоризненно покачала головой: Людмила знала, кого брать в союзники.
Подруга довольно захихикала, посадила сына в кресло, а сама забралась на водительское сиденье.
— Господи, поезжай осторожнее. И как тебя Азамат одну за рулем отпускает?
— Не рожу, не боись! Я баба крепкая! Еще два месяца ходить буду. Завтра жду.
Мы с дочкой помахали руками огням отъезжавшей машины и вернулись домой. Вечер пролетел незаметно: когда в доме маленький ребенок, каждая минута занята. Умыть, накормить, почитать книжку, убраться — столько разных дел, что все не перечесть.
Наконец дочка заснула. Я вышла во двор, где в беседке под раскидистой грушей дети весь день играли и рисовали. Игрушки быстро собрала в коробку, размалеванные листочки смяла и выбросила в мусорное ведро.
И тут меня словно ударило током. Я вытащила один рисунок и расправила его на столе. Четырехлетняя Леночка еще только училась рисовать, но ее каракули были уже вполне понятными.
В верхнем углу желтело кривое солнце. В центре стоял кособокий дом. А рядом с ним — маленькая девочка в платье треугольником, как изображают контуры людей на дверях общественных туалетов. Она держала за руку человека в брюках. И у девочки, и у человека были яркие серые глаза.
Я села на крыльцо и заплакала.
Глава 3. Антон
Яхта уже удалилась далеко в море. Берёг теперь едва виднелся на горизонте и качался в туманной дымке, как мираж. Отец поставил этюдник на палубу и погрузился в работу. Он давно мечтал написать закат на море. Красный шар уже висел над горизонтом и вот-вот готов было искупаться в воде.
Мама лежала на шезлонге, ловила лучи заходящего солнца и лениво перелистывала медицинский журнал — в последнее время это ее любимое чтиво. Как истинная бизнес-леди, она и к выздоровлению сына подошла с деловой хваткой.
Увидев, что я веду себя смирно, охранники стали накрывать стол для ужина. Я не наблюдал за ними, но хорошо их слышал.
— Поставь стол сюда, — говорила мама. — Антону здесь будет удобнее.
— Анна Анатольевна, вино какое открыть?
— Дима, зачем ты достал красное? В нем высокий уровень танинов. Его нельзя использовать в сочетании с рыбой.
— Почему? — спросил наивный охранник. Я усмехнулся. — Можно отравиться?
— Нет, испортить ужин. Во рту появится металлический привкус. К форели хорошо подойдёт калифорнийское Шардене.
— А-а-а! Никогда не думал, что это важно.
В целом, прогулка напоминала вполне мирную картину семейного отдыха, вот только мне он был не нужен. Я подъехал вплотную к бортику и огляделся: на меня никто не обращал внимания. Сумерки сгустились, внизу болталась маслянистая чернота и манила к себе. Пришлось ждать, пока вечер полностью заявит о себе: в темной воде меня не смогут быстро отыскать.
* * *
Восстановление было долгим.
Когда машина ударила меня, я перевернулся в воздухе и упал спиной на край бордюра. В результате — перелом позвоночника в нескольких местах и полный паралич тела. Но судьбе и этого показалось мало: образовавшийся тромб перекрыл сосуд, и в течение нескольких дней я находился на аппарате искусственного дыхания, или ИВЛ.
Мама рассказывала, что прогнозы были страшные. Врачи сомневались, что я могу прийти в себя. Но я очнулся, только зачем? В первые дни я не мог ничего, даже говорить. Меня держали на препаратах, от которых я все время спал, глубоко и без сновидений. Но как только я открывал глаза, сразу вспоминал Риту. Ее образ стоял передо мной такой, какой я видел ее в последний раз. Маленькая нога выглядывала из-под одеяла, и я каждый раз неосознанно хотел ее накрыть простыней.
— Ма-ма, Ри…., — повторял я, пытаясь сказать, что я женился и надо сообщить Рите. Она наверняка сходит с ума, ничего не зная обо мне.
— Антошечка, не говори, — курицей-наседкой бросалась ко мне мать, а потом я снова погружался в сон.
Но постепенно организм начал приходить в себя. Через две недели полностью восстановилась речь, и я мог теперь рассказать маме о женитьбе, но… Случайно подслушанный разговор изменил мои намерения.
В этот день я проснулся рано. Сам не знаю, почему, но будто кто-то толкнул меня и сказал: «Слушай!»
Возле кровати стояли люди. Я различил голос мамы. Она спросила:
— Евгений Борисович, как вы думаете, Антон может полностью восстановиться?
В ее голосе звенело отчаяние. Вообще за те две недели, что она провела почти безвылазно в больнице, мама сильно изменилась. Она осунулась и постарела, одежда на ней болталась и казалась неопрятной. От Железной леди не осталось и следа.
Отец и то выглядел лучше. Он часто сменял маму у моей постели. Я видел, как он держит меня за руку, но ничего не чувствовал, и это до ужаса меня пугало.
«Не может быть! — убеждал себя я. — Нет. Я молод, организм сильный, он точно справится с проблемой. Вот сейчас, как только перелом позвоночника зарастёт, снова восстановится чувствительность, и я смогу двигаться».
Но шли дни, а видимого улучшения не наступало. Я напряжённо вслушался в разговор, боясь пропустить хоть слово.
— Анна Анатольевна, трудно сказать. У Антона серьезные повреждения. Никакой гарантии дать не могу. Будем надеяться, будем надеяться. Молитесь.
«Стоп! Это он о чем сейчас? На что он не может дать гарантии?» — паника уже душила меня, я тяжело дышал, но глаза держал закрытыми.
— Но руки у него начнут двигаться? — в голосе мамы слышались слезы.
— Пятьдесят на пятьдесят. При таких повреждениях, как у Антона, бывает, паралич полностью проходит, но это из разряда чудес. А они потому так и называются, что случаются очень редко.
— Я не понял! — хрипло вырвалось у меня. Голос после всех трубок не был похож на мой. Он сипел, дрожал, куда-то проваливался или срывался на фальцет.
— Антошечка, ты проснулся?
Я увидел, что рыжий доктор направился к двери, и закричал:
— Я что, никогда больше не буду ходить?
— Ну, не надо так категорично…
— Ответьте мне! Я бу-ду хо-дить?
— Мы надеемся.
Ответ прозвучал тихо и неуверенно. Я глубоко вдохнул, захлебываясь отчаянием, и вдруг страшный звериный вопль вырвался из моего горла. Он жил сам по себе, отдельно от меня, поднимался к потолку, отталкивался от стен и обрушивался на головы всей тяжестью отчаяния. Ко мне бросились медики. Они что-то вкололи в трубочку, которая тянулась от моей ключицы, и почти сразу свет померк.
С этого дня я запретил себе думать о Рите. Нельзя! Табу! Она не должна знать, куда я исчез. Да, я эгоист, до безумия хочу, чтобы любимая жена была рядом. А что дальше? Каково это жить с парализованным инвалидом, у которого работают только одни глаза? Менять памперсы, обрабатывать пролежни, наращивать мышцы, чтобы переворачивать меня в постели для смены белья? Нет, не такую судьбу я хотел для своей женщины. Не такую!
Три месяца я провёл в реанимации. Как только мне разрешили перемещения, родители увезли меня в Германию. Мать оставила бизнес на попечение своих директоров, продала особняк и купила квартиру в Берлине. С тех пор я в России не был.
