Мультимедийный проект «#Камень #Вода #Небо» и правда сделали круто, если подумать. Хотя самодеятельностью от него все же веяло. Росохай была бессистемна — возможно, в силу молодости, а возможно, потому что делала что-то подобное впервые, и некому оказалось подсказать. Но одно точно — энергия у нее била через край.
Несколько месяцев она ездила по Западной и Центральной Африке, забираясь в самые неожиданные дыры земли, и собирала фото- и видеоматериалы, из которых впоследствии и создавался проект. Ярко описанные истории о племенах современных каннибалов были лишь частью. Несомненно, самой запоминающейся. Видимо, на Росохай тоже произвело впечатление.
Зависнуть здесь можно было на несколько часов, позабыв и про бутерброды, и про время, что и произошло с Лукиным. Но время все же напомнило о себе звонком секретарши.
— Егор Андреевич, к вам Валерий Щербицкий приехал.
— Он завтра собирался, — хмыкнул Лукин в трубку. — Трезвый?
— Сейчас да.
Тая могла бы отметить еще два факта. Первый заключался в том, что если бы Щербицкий был пьян, то ввалился бы сразу, никто бы и пикнуть не успел. Так уже случалось. Второй же Валера сообщил сам, все-таки ввалившись, хотя и не так нахально:
— Все еще может измениться!
— Тогда ты не по адресу, — Лукин наблюдал за перемещениями приятеля по кабинету.
— Ну нормально же общались! — запротестовал Щербицкий. — Я рановато, да?
— Да самую малость, — Егор глянул на часы, — на двадцать три часа и четырнадцать минут.
Впрочем, писателям календарь — еще не показатель. А Валера Щербицкий считался писателем. И даже не в узком кругу своих друзей, а вполне себе среди издателей — и не только киевских. После презентации его первой книги в Нью-Йорке пару лет назад он имел полное право являться в любое время куда ему вздумается, открывая дверь ногой. Единственно за исключением кабинета Лукина. Тот жил по регламенту, не взирая на регалии, чем Щербицкого несколько обижал. В этот раз он тоже не преминул обидеться.
— То есть обсуждать мою рубрику мы сегодня не будем? — по-детски надув губы, спросил Валера.
— Будем обсуждать, — буркнул Егор. — Скажи спасибо одному юному дарованию.
— Спасибо! Ты чего такой смурной?
— Да неважно. Место дислокации определил?
— Ну у тебя же выпить нечего? А на трезвую я не… Нечего, да?
— Здесь не бар, — подтвердил Лукин.
— Тогда погнали в бар? — с надеждой предложил Валера.
Егор поднялся, подхватил со спинки кресла пиджак, сброшенный во время виртуального путешествия в Африку, и с видом древнеримского полководца-победителя направился к двери. Валера засеменил следом, на ходу комментируя:
— Вот за что я тебя, Лукин, люблю, так это за понятливость.
Впрочем, понимать тут было нечего. От Щербицкого отделаться трудно — проще соглашаться сразу. И все бы ничего, если бы не еще одно препятствие, выросшее у них на пути в виде госпожи Залужной, оказавшейся в самое неподходящее время в приемной. Внимательный взгляд ее темных глаз скользнул по супругу, потом — по его спутнику, а соображалка сработала моментальной оценкой ситуации.
— Егош, я умоляю, только не допоздна и не в зюзю! — предупредила Оля. — Завтра твоя физиономия в утреннем шоу на «Апельсине».
— Обещаю: он не в зюзю! — приосанившись, торжественно объявил Валера.
Лукин хмыкнул — его взаимоотношения с алкоголем не носили тесного характера, и это было известно всем родным и близким, а также друзьям и знакомым. Бокал виски он умудрялся растягивать на треть вечера, если не на добрую половину, но при этом никогда не вел себя с высокомерным превосходством трезвого над подгулявшими. Все давно махнули рукой на его перевоспитание, но всегда приглашали на любые «мероприятия»: от систематических до спонтанных. Как сегодня.
— Ну, ну, — с поистине царской улыбкой ответила Залужная, — гуляйте, мальчики!
И с этими словами уступила им дорогу, чем они дружно воспользовались. Едва скрывшись из виду законной половинки господина Лукина, Щербицкий не удержался и бросил:
— Не, она, конечно, красивая… но в остальном… тигрица.
— Вперед смотри, зоолог! — последовал немедленный ответ.
Зоолог промычал в ответ нечто невразумительное, на ходу застегивая куртку.
Погоды стояли изумительные. Октябрь в самом разгаре. Сухой и достаточно теплый, что способствовало и хорошему настроению, и состоянию здоровья — ни тебе промокших ног, ни тебе красных носов. Вечером пахло кострами и дорогами. Непередаваемый аромат выхлопов, дыма, свежего асфальта — кому-то в зиму вздумалось латать трассу — и все-таки нереально красивой осени. И, если бы Щербицкий не был озабочен желанием срочно найти выпивку, то в свете фонарей вполне мог бы поймать свое вдохновение. Но в этот вечер его вдохновение пребывало на дне бутылки с зеленым змием.
За тем и приволок Лукина в любимый «Мандарин» на Шулявке. Где, расположившись на одном из ослепительно оранжевых диванчиков поблизости от бара и вооружившись мартини, с чувством выполненного долга один из талантливейших писателей современности изрек:
— Сегодня «Мандарин», завтра «Апельсин»… Не, вообще, цитрусовые полезны…
— А доконают тебя киви, — расслабленно проговорил Егор.
— Пофиг… своя выгода у тебя будет даже от дохлого меня. Прикинь. Посмертный очерк. Прям сегодня напишу.
— Пиши, я обязательно воспользуюсь.
В том, что Щербицкий способен на «прям сегодня», засомневаться пришлось буквально в течение ближайших двадцати минут. Глядя на то, какой он взял темп, оставалось только вздыхать и прикидывать, в котором часу это закончится.
Щербицкий был гением. Это знали все. Но, как всякий гений, он по-своему сходил с ума. Причем корень зла заключался не в алкоголизме. Алкоголизмом в прямом смысле слова Щербицкий не страдал. Страдал он по бабе. В смысле — по жене. Ревновал ее дико и преимущественно совершенно беспочвенно, доходя до маразма. Приблизительно раз в полгода после грандиозного скандала Алла Щербицкая выгоняла Валеру из дому. И тогда у него начинался «период», а в этот период шефство над ним брали его друзья. Потому что Валера — гений, гениев беречь надо.
По всей видимости, в этот вечер ангелом-хранителем Валеры был Лукин. И ему оставалось только смириться, смотреть, как Щербицкий один за другим вливает в себя бокалы мартини, и следить, чтобы хоть немного закусывал. Что, впрочем, не мешало ему оглядываться по сторонам, лениво наблюдая за барменом, который с непроницаемым лицом внимал заигрываниям полуголой девицы, заказывающей у него очередной коктейль. Потом переключил внимание на танцующих. Тех было еще немного — в основном все догонялись до подходящего состояния по углам заведения. Некоторое время послушал то, что вещал ему гениальный друг, который среди колоритных характеристик жены выдавал неожиданные, но здравые мысли о проекте, предложенном Егором. Причин для такого предложения имелось две: отвлечь Ольгу от Озерецкого и привлечь Валеру к полезному занятию.
Щербицкий снова вернулся к воспоминаниям о благоверной, и Лукин отвернулся в поисках нового объекта для наблюдений, когда мимо него двое здоровенных охранников провели под белы рученьки упирающуюся барышню. Тонкие барышневы ножки заплетались едва ли не в косичку и забавно смотрелись, выглядывая из-под объемной серой толстовки со смешным ежом на животе. Изумрудная, будто змейка, прядь в ее светлых патлах показалась знакомой. А уж громкий, но низкий голос, которым она верещала, перекрикивая музыку, сомнений не оставлял — не далее, чем несколько часов назад этот самый голос с видеофильма трындел что-то крайне увлекательное о том, как общаться с местным населением Нигерии. Сейчас же интонации были другие. Просяще-возмущенные.
— Лёёёёёня! Ребяяяяяят! Ну я Лёёёнечку найду и свалю-уууу! Ну честно! Лёёёёёёёня!
Лукин вскочил одновременно с осознанием того, что мимо него только что проволокли Руслану Росохай. Ту самую, по прозвищу Росомаха.
Росомаха, между тем, каким-то диким образом умудрилась вывернуться из цепких лап охранников, но при этом навернуться о ногу неопознанного происхождения — то ли кого-то из встречавшихся им на пути людей, то ли конвоиров, то ли свою собственную. Этого она не поняла, но, приземлившись на пол затылком и увидев над собой холеное, но недоуменное лицо Лукина, успела задуматься о том, как вообще умудрилась эдак вляпаться.
