Виктор хмурится, глядя на меня, и я понимаю, что по его меркам, я слишком загадочна.
— Мне нужно, чтобы вы… сделали кое-что с некоторыми людьми. Мучили их так, как когда-то меня.
Я репетировала, говоря это перед зеркалом сотню раз, так что мой голос даже не дрогнул.
Линзы очков Оскара блеснули, когда он обернулся, чтобы посмотреть на меня. Искра пропадает, когда я замечаю проблески азарта в его серых глазах.
— Кого и сколько их? — спрашивает он, глядя на каждого Хавок по очереди. Он проверяет их реакцию. Виктор выглядит заинтересованным, Хаэль заскучавшим, а Каллум смотрит на меня с горсткой орехов на ладони.
— Семеро. Если мы приходим к соглашению, то я называю имена. Не раньше.
— Хм-м-м, — Виктор издает неопределенный звук и наклоняется вперед. — Ты осознаешь, что мы возьмемся за любое поручение, не имеет значение, насколько оно безумно, но у каждой сделки есть цена. Вопрос вот в чем: на что ты пойдешь ради оплаты?
Мой голос звучит четко и чисто, когда я отвечаю:
— На все.
Виктор улыбается мне, потом замирает, чтобы взглянуть за мое плечо.
— Извините, я опоздал.
Черт бы его побрал, это Аарон. Мои ноздри в гневе расширяются, когда он садится напротив меня, а потом застывает, а его зелено-золотые глаза расширяются. Он не двигается и ничего не говорит. Мы оба знаем, что произошло между нами когда-то.
— Похрен. Мы уже знаем все, что нужно, — Виктор поднимается и обходит стол. Я тоже встаю, оказываясь так близко к нему, что я чувствую его дыхание в своих волосах.
— Мы встретимся в пятницу. Однако помни, что если ты примешь цену, которую мы назовем, тебе придется заплатить.
Виктор устремляется к выходу, Хаэль следует за ним. Оскар и Кэл переглядываются над волнистыми волосами Аарона.
Он же в свою очередь все еще пялится на меня, как на приведение.
— Из всех людей, я никогда не ожидал увидеть здесь тебя, — его голос сочится отвращением. Он встает и вылетает вихрем, толкая стулья с дороги. Глядя ему вслед, я еле-еле узнаю его прежнего. Милый мальчик из прошлого теперь покрыт татуировками, а его тело жесткое, с натянутыми мышцами. Единственная его часть, оставшаяся прежней — это его губы, которые когда-то подарили мне первый поцелуй, и его непослушные кудрявые волосы.
— Ему еще есть чему поучиться, — бормочет Оскар, откидывая чехол от айпада. Я удивлена, что тот у него есть. В других школах, хороших школах, у каждого ученика свой хорошенький ноутбук или планшет. Школа Прескотт застряла в девяностых. Или, скорее, наш бюджет. Мы до сих пор используем разлинованную бумагу, захлопывающиеся папки и карандаши. Везет же нам. Везет же Оскару, который, скорее всего, спер этот айпад у кого-то.
— Ага, со своими клиентами мы так не обращаемся, — вставляет Каллум и ухмыляется мне. — Только с меченными, но ты это, итак, знаешь, верно, Берни?
Я встаю и уношусь прочь, оставляя за собой вихрь из бело-розовых волос, только дня того, чтобы через секунду оказаться прижатой к ручище Виктора. Он толкает меня в кирпичную стену, прижав ладонь справа от моего лица, и наклоняется ближе.
— Дай угадаю, первое имя в твоем списке — директор Ванн? — шепчет он, а когда я увожу глаза в сторону, заливается смехом. Его дыхание обжигает. Он отталкивается от стены, направляясь в сторону патио, тонущего в стеблях, и зажигает сигарету.
Одна из учителей математики — Мисс Эдди или как-то так — замечает нас, но тут же опускает голову и продолжает идти, глядя в пол. Больше, чем уверена, что Хаэль трахал ее. Однажды я застала их, точнее, одну из них вместе с ним. Одежда потрепана, помада размазана. Я никак не могла вспомнить, кто именно из блондинок учителей это был.
— Директор Ванн, — Виктор все смеется, а звук такой извращенный и полный злобы, что у меня вот-вот закровоточат уши. — Иди домой, Бернадетт, мы увидимся утром. Ты ведь все еще обитаешь на улице 193-44, не так ли?
— Никогда больше не смей заявляться ко мне домой, — я рыкнула на него и отправилась по указанному адресу.
Глава 3
Моя жизнь дома в разы хуже моей школьной жизни. Я пыталась что-то предпринять несколько раз. Звонила в социальные службы, но моя приемная семья стала еще хуже. Я пыталась сбежать, но копы быстро поймали меня и посадили на домашний арест, и вот тогда… я оказалась заперта в аду.
Когда-то моя семья была богата. Но потом мой отец покончил с собой, а моя мать потеряла дом, я совсем не помню, какого это — чувствовать себя в безопасности, знать, что на столе точно будет еда, а над головой крыша.
Памела все еще живет в другой реальности заиметь как можно больше денег.
— Бернадетт, — зовет она, спускаясь по лестнице, облаченная в дизайнерское платье и жемчуг. Скорее всего, она оплачивает их с одной из дюжины украденных кредитных карт, которые хранит в своей сумочке. Пока мой рюкзак трещит по швам, а у моей младшей сестренки не осталось обуви без дыр, но, конечно. Купи себе очередное кукольное платье или бижутерию.
Моя мать не употребляет наркотики, она только пьет на вечеринках. Рисует свою картину, на которой у нее светлые волосы и яркие зеленые глаза. Я почти уверена, что она психопатка. Один раз, когда я пролила сок на один из последних ее расчудесных ковров, она заперла меня в ванной, после того как наполнила ее отбеливателем. Из-за дымки меня так тошнило, что я вырубилась.
— Что? — я стою на входе, с рюкзаком на одном плече, ненавидя ее еще больше с каждым вдохом и желая, чтобы она смылась куда-нибудь, чтобы я спокойно смогла пройти в свою комнату. Хизер будет на продленке, на которую я ее и записала, так что, по крайней мере, на следующие час или два, мне не нужно беспокоиться о младшей сестре.
Кроме того, человек, которого я привыкла называть отчимом, работает в полицейском участке. Дежурный полицейский с предрасположением к разврату. У него много друзей, очень много, слишком много. Это ужасает. Я нигде не чувствую себя в безопасности.
— Ты можешь сделать ту штуку с моими волосами? Как ее там? Рыбий рот?
Мой рот подергивается, но я не собираюсь исправлять ее. Если уж она хочет называть косичку рыбий хвост, рыбьим ртом, то кем я себя, черт возьми, возомнила, чтобы поправить ее? Может, она будет выглядеть, как идиотка, среди всех своих модных друзей, которые в ту же секунды выгонят ее пинком под зад, узнай они, какие мы на самом деле бедные.
— У меня домашка, — отвечаю я, не желая вступать с ней в зрительный контакт. Набираюсь смелости, чтобы ступить на лестницу, и проталкиваюсь мимо нее. Ее рука с новеньким маникюром сжимает перила, и я изо всех сил пытаюсь сдержать дрожь. Я хорошо помню, как эти самые ногти впиваются в кожу, оставляя после себя крошечные следы полумесяцы, которые потом еще болели несколько часов. Травма залегла слишком глубоко, оставив в моем сердце целые каньоны, так что я быстро вспоминаю, что стала такой же высокой, как и она. Такая же способная. Пусть физическое насилие между нами и поутихло, но словесные и эмоциональные оскорбления все еще имеют свою силу.
— Домашка? С каких это пор ты стала переживать об учебе? Эту школу для разбойников язык не повернется назвать академией.
Я игнорирую ее слова и направляюсь прямиком в комнату, которую делю с Хизер. Я избегаю взглядом комнату Пена или мыслей о том, что мне все-таки стоило уговорить ее поспать со мной, в закрытой спальне, так далеко от Тинга, как она могла бы быть. Я не думала, что мне придется защищать еще и ее — мою старшую сестру. Может быть, это она защитила меня?
Мое горло сжимается, когда я изо всех сил хлопаю дверью, заставляя стены трястись. Мама что-то кричит из коридора, но я продолжаю закрывать замки, которые сама же и установила, и надеваю наушники. Когда Тинг понял, что я установила цепной замок вместе с засовом, он посмотрел мне прямо в лицо и рассмеялся.
