– Пока, ма, – сказал Витька.
Он смотрел в сторону, и вид у него был такой несчастный, что Вика почувствовала: сейчас она не просто заплачет, а забьется в истерике.
Она знала, что все это произойдет нелегко. Но что у нее при этом будет чувство, будто она не в оксфордской школе своего ребенка оставляет, а в концлагере, – такого она все-таки не предполагала.
– Я завтра приду! – воскликнула Вика. – Вить, мы с тобой завтра попрощаемся!
– Ага.
Он кивнул и пошел к воротам. Открылась калитка. Мелькнули за ней лужайки – поля для тенниса и крикета. Когда полгода назад Вика вошла за эти ворота, поля понравились ей больше всего. Именно такой она представляла английскую школу – с просторными ярко-зелеными полями для игр. И комната для творчества, в которую Витька сейчас направлялся, тогда понравилась ей тоже. Картины висели на стенах, и стояли мольберты, и лежала на столе скрипка… Скрипка, правда, объяснил ей тогда учитель рисования, оказалась в той комнате только потому, что дети писали с нее натюрморт, а музыкальная школа располагалась в отдельном большом здании.
Обо всем этом можно было только мечтать. Вернее, обо всем этом даже мечтать было нельзя. Но горе не становилось меньше. Не растерянность, не печаль, а именно глубокое, неизбывное горе. Вика не понимала, с чем оно связано, лишь смутно чувствовала, что не с расставанием только, а с чем-то большим – более значимым и значительным.
Витька исчез за воротами. Вика зажала себе рот обеими руками. Глаза у нее были сухими, но изо рта рвался не крик даже, а дикий, ужасающий вой.
Всю жизнь, с самого детства, Вика была любопытна.
Ну просто ей все было интересно. Она не понимала даже: скучно – это как? Что человек чувствует, когда скучает, с чего у него это начинается, что происходит с ним потом? И чем заканчивается его скука – человек засыпает?
Когда Вика была маленькая, то не могла в этом разобраться. Но и к тридцати своим годам она этого не узнала. Во всяком случае, не узнала на собственном опыте.
И, конечно, в любой другой день любопытство заставило бы ее обойти Оксфорд вдоль и поперек, заглянуть за каждую незапертую калитку. Тем более что – она читала – в некоторые колледжи, самые старые, даже экскурсию можно было взять.
Но сейчас это казалось ей странным, даже диким. Ну как она пойдет на экскурсию в колледж Крайст-Черч, где снимали фильм про Гарри Поттера? Зачем она пойдет туда одна, без Витьки?
«Надо было мне с ним быть… отдельнее. – Мысли в ее голове кружились бессвязно, но от этого не становились менее мучительными. – Тогда все это не было бы теперь так тяжело».
Вика не относила себя к мамашам, которые рассматривают ребенка как оправдание бессмыслицы собственной жизни и требуют от него, чтобы он этой странной миссии соответствовал. Ей достаточно было лишь приглядывать за Витькиными повседневными занятиями, она вовсе не стремилась в них вмешиваться, да у нее и времени на это не было.
Но за тем, что было в его жизни не повседневностью, а главным содержанием, Вика не со стороны наблюдала. Это вообще не называлось таким отвлеченным словом, как наблюдение.
Когда в восемь лет Витька влюбился в одноклассницу Катю, а та не отвечала ему взаимностью, потому что была настоящая оторва, росла как трава в поле и Витьку считала занудой-отличником, с которым нормальной девчонке интересно быть не может, – когда все это происходило в жизни ее сына, Вика переживала едва ли не больше, чем он сам, хоть виду и не подавала.
И его ссора в третьем классе с лучшим другом Серегой не казалась ей ерундой. Серега пообещал, что Витька поедет с ним и с его отцом на три дня рыбачить, и Витька волновался, мечтал, предвкушал, готовился, накопал червей и сделал гороховое тесто для наживки, а Серега преспокойненько уехал без него и, как потом выяснилось, даже не сказал отцу про своего друга. Пожадничал, хотел единолично хвастаться всему классу тремя днями, проведенными в лесу на дальнем берегу водохранилища, и фотографиями пойманной щуки. Это было самое настоящее предательство, первое в Витькиной жизни, он переживал ужасно, и Вика переживала тоже, и забыла об этом предательстве даже позже, чем он.
Она знала, что ее сын нервнее, чем выглядит в глазах окружающих, что он болезненнее переживает разочарования, чем большинство людей, что он совсем не обидчив, но и совсем не подозревает в людях зла, и что все это делает его очень уязвимым в мире, который в основном состоит из неуязвимых толстокожих людей.
Она знала о нем так много именно потому, что он был неразделен с нею, она всегда считала это благом, и вот теперь вдруг оказалось, что это не благо никакое, а мученье.
Вика подняла голову. Она стояла под готической стеной какого-то колледжа, и сверху, со стены, смотрели на нее разномастные каменные лица. Они ехидно смеялись, недовольно кривились, укоризненно морщились, загадочно улыбались… Может, это были лица людей, которые здесь учились? Они были очень живые, но совсем чужие. Из-за их живости Вике казалось, что все они чего-то от нее хотят, а из-за их чуждости она не понимала, чего именно.
«Это и для Витьки так, – подумала она. – И это всегда будет так, для него никогда не станут своими эти люди, эти лица… Или он привыкнет?»
Ответа на этот вопрос она не знала. Может, его и не было, ответа.
В вечернем воздухе раздался звон колокола. Вика попробовала сосчитать, сколько будет ударов, чтобы понять, который час, но после двенадцатого считать перестала – колокол все бил и бил. Наверное, это традиция какая-нибудь, здесь же сплошь традиции… Она отыскала в сумке телефон и посмотрела время – было пять минут десятого.
Можно было уехать в Лондон, автобусы ходили всю ночь. Но лишние расходы на билет… Они с Витькой и так уже заплатили больше необходимого: только на оксфордской автобусной станции Вика выяснила, что, оказывается, можно было ехать из аэропорта прямо сюда, не заезжая в Лондон. По привычке не жалеть об уже сделанном она решила, что в денежном выражении ошибка не велика, зато вокзал Виктория вселил в них с Витькой уверенность – каким-то непонятным, но очевидным образом.
Но возвращаться в Лондон, чтобы там переночевать, она сочла глупым. А в оксфордские отели, наверное, уже не устроиться: начало учебного года, все родители привезли детей. Можно, конечно, поискать, вдруг найдется где-нибудь свободная койка, много ли ей надо. Но понятно ведь, что даже самая непритязательная койка стоит здесь и сейчас таких денег, платить которые Вике совсем не хотелось.
Не принцесса, на лавочке посидит. Вряд ли в студенческом городе полиция гоняет людей, сидящих ночами на лавочках, все же здесь молодые – романтика, любовь…
