поняла, что делает его таким неотразимым.
Это его задница.
Я имею в виду, конечно, у него также есть мужественность, таинственность и харизма, которую я почувствовала, наблюдая за его выступлением с Джесси. Мужчина прячется за своими консервативными рубашками на пуговицах, брюками и доброй улыбкой, но в нем есть гораздо больше, чем он показывает. Вероятно, тот скрывает эту свою сторону, чтобы защитить себя. Должно быть, он не знает, как работает притяжение. Правда в том, что женщины чувствуют запах плохого парня и хотят разгадать всю эту застегнутую на все пуговицы добродетель, лишить его светской вежливости и заполучить в свои руки мужчину, который скрывается под ним.
Интересно, кем бы он был, если бы позволил себе свободу просто… быть собой.
Доминантом?
Собственником?
Держу пари, ему нравится дергать за волосы…
— Эшли, все в порядке? — В его темных глазах отражается беспокойство, пока он изучает меня, сидящую на передней скамье.
Я отпускаю прядь волос, которую туго намотала на палец, и вижу, как святилище пустеет от людей.
— Лучше и быть не могло, пастор Лэнгли. Отличная проповедь.
— Спасибо. — Он наклоняет голову, сжимая сильную челюсть. — Я думал, мы прошли тот этап, когда ты называла меня пастором Лэнгли.
— Прости, Бен.
Его взгляд задерживается на моих губах на секунду дольше, чем нужно.
Они выкрашены вишнево-красным блеском, который все мужчины склонны замечать. Я скрещиваю ноги, которые обтянуты рваными колготками под клетчатой плиссированной юбкой, которую большинство сочло бы слишком короткой для церкви. Кстати, о церкви: в святилище осталось всего несколько человек. Я была так погружена в свои мысли, что не поняла, что служба закончилась. Что объясняет беспокойство пастора Бена.
— Мне пора идти. — Если только ты не попросишь меня остаться. Эту последнюю часть я надеюсь передать своим взглядом.
Но, как всегда, Бен не отвечает, только вежливо улыбается и кивает. Я вожделела этого мужчину три года, и сколько бы ни флиртовала, он все равно смотрит на меня, как на предмет мебели, за исключением нескольких затяжных взглядов, которые заканчиваются хмуростью. Я заметила, что в последние несколько месяцев это происходит все чаще. Как будто мужчина злится на свои глаза за то, что те заметили меня.
— Спасибо, что пришла.
Я представляю, что он произносит эти слова в совершенно другой атмосфере, например, в моей постели, и подавляю восхитительную дрожь2. Затем беру свою сумочку и подмигиваю.
— Это самый яркий момент моей недели.
Бен улыбается, быстро и вежливо, но я ловлю его взгляд, который скользит вниз по моему конскому хвосту к тому месту, где кончик лежит чуть выше моего левого соска. Он откашливается, выглядя немного взволнованным, и поворачивается, бормоча еще одно спасибо.
Я наклоняю голову и изучаю его сладкую попку, двигающуюся под тканью его брюк, пока мужчина не исчезает за углом сцены.
— Позор, — говорю себе. — Такая трата великолепно выглядящего мужчины.
Он не только женат на своей работе, но и предан женщине по имени Мэгги. Она умерла шесть лет назад, рожая их дочь Эллиот. Ребенок чертовски симпатичный, что логично, потому что Мэгги была привлекательной во всех смыслах. Чистая. Естественная. Как Деми Ловато до ее преображения. В любом случае, я никогда не встречала Мэгги, но видела миллиард ее фотографий в доме Бена. Они покрывают каждую стену и полку. Я бы не удивилась, если бы у него где-нибудь на груди была вытатуирована ее фотография. К сожалению, я никогда не видел его без рубашки, так что не знаю.
— …отвратительно…
Я поворачиваюсь в направлении произнесенного шепотом оскорбления и обнаруживаю, что Кэти Уотсон и ее преданная подруга Шейла наблюдают за мной краем глаза. Каждое воскресенье эти шлюхи посылают мне убийственные взгляды, переходя от скамьи к скамье, поправляя Библии и собирая выброшенные церковные бюллетени.
Я расправляю плечи, выставляю грудь вперед и откидываю назад свой конский хвост.
— Доброе утро, дамы. Вы же знаете, что от завистливого хмурого взгляда появляются морщины, верно? — Я указываю на точку между бровями поднятым средним пальцем. — Конкретно вот здесь.
Кэти свирепо смотрит и хватается за верхнюю пуговицу своей блузки, которая застегнута у нее под подбородком.
— Завидовать? Тебе? — Она демонстративно пялится на мою укороченную белую майку и черный кружевной бюстгальтер, легко различимый под ней. — Это невозможно.
— Неважно. — У меня нет сил связываться с этими ведьмами.
Кэти и ее друзья пытались заставить меня почувствовать себя достаточно неловко, чтобы я ушла из церкви, с тех пор как Бетани сбежала с братом Бена. Что я могу сказать? Мы — сплоченная команда.
Я почти дохожу до двери, когда Кэти останавливает меня, выходя в проход передо мной, нахмурив свое идеально накрашенное лицо. Ее рот сжат, губы побелели.
— Тебе действительно следует пересмотреть свой церковный гардероб. Это очень отвлекает, а в Библии сказано…
— Не будь противной, осуждающей сукой?
Ее заостренный подбородок дергается вверх в обиде.
— Есть большая разница между осуждением и проницательностью, и я…
Я поднимаю ладонь к ее лицу.
— Мне все равно.
Я обхожу ее, и она ахает. Да, у меня такое чувство, что старушка Кэти не привыкла, чтобы люди за себя заступались.
— Ты больная и развратная женщина! Тебе нужно покаяться!
Я не оборачиваюсь, когда протискиваюсь в дверь с криком:
— А тебе нужен хороший, жесткий трах!
— Как ты смеешь…
Дверь за мной захлопывается, обрывая последние слова Кэти.
Она охотилась за Беном столько, сколько я его знаю. Ей примерно столько же лет, как и мне, двадцать девять, хотя одевается и ведет себя так, будто все восемьдесят. Я уверена, что, как и у большинства женщин нашего возраста, ее биологические часы тикают. Не то чтобы я много об этом знала. Мои биологические часы умерли на последнем году средней школы. Но Кэти ищет хорошего мужчину, чтобы остепениться и родить с ним детей. Она нацелилась на Бена и зря тратит время.
Конечно, Бен Лэнгли горяч, но он занят. Навеки захвачен призраком своей жены.
Единственное, что общего между нами с Кэти? Никто из нас ни черта не может сделать, чтобы переубедить его.
БЕН
— Что такое месячные?
Я замираю на месте. Кусок печеной картошки у меня за щекой превращается в песок, когда я смотрю в большие, круглые, любопытные глаза моей дочери.
— Что?
Это такая тактика. Затягивание времени — это то, как я научился справляться с ее все более сложными вопросами. В надежде на то, что с ее короткой концентрацией внимания Эллиот забудет, о чем спрашивала. По крайней мере, моя тактика затягивания времени давала мне секунду, чтобы либо перенаправить
