паника в ее голосе мгновенно выводит меня из себя.
Сбегая обратно вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки на этих чертовых каблуках, я слышу, как горячий парень пытается привлечь мое внимание, но я слишком занята попытками выйти через парадную дверь, чтобы ответить ему.
— Мама? Мама! — Я кричу сквозь музыку, проталкиваясь сквозь толпу, преграждающую мне выход. Как только я прохожу мимо одного человека, на пути внезапно возникают еще трое.
Наконец-то выходя из парадной двери, я слышу, как мама отвечает.
— Иден, ты меня слышишь? Иден!
Кружась по переднему двору, я замечаю нескольких отставших, но не обращаю на них внимания, пытаясь сосредоточиться на голосе мамы.
— Иден, мне нужно, чтобы ты вернулась домой. Как можно быстрее.
— Мама, успокойся. Поговори со мной. Скажи мне, что происходит, — умоляю я, пытаясь скрыть страх в собственном голосе и делая все возможное, чтобы успокоить ее неистовые крики.
— Иден, у нас нет времени, — всхлипывает она, и мое сердце разрывается от того, что она делает то же самое. — Он ушел, Иден. Ушел. И мне нужно, чтобы ты поскорее приехала сюда. Пожалуйста, Иден. Пожалуйста, — повторяет она, и у меня кровь стынет в жилах.
Застыв на месте, я вижу, что в моей жизни есть только один мужчина, один он. Мой голос едва громче шепота, когда я задаю единственный вопрос, ответ на который я знаю, но никогда бы не хотела услышать.
— Кто ушел, мам?
— Папа, — причитает она, и я почти чувствую, как она в отчаянии падает на колени, когда я спотыкаюсь. — Твоего отца больше нет. Его больше нет, и я потеряю тебя тоже.
Мой телефон выскальзывает у меня из рук, и я смотрю, как он падает на бетонную дорожку, экран разлетается на дюжину кусочков, точно так же, как мое сердце.
Я пытаюсь осмыслить ее слова, но боль, пронзающая мои кости, говорит мне все, что мне нужно знать.
Ни за что. Этого не может быть. Перед моим уходом мой папа сидел в своей пещере маленького человека и, как всегда, стучал по своему контроллеру Xbox. От этого невозможно умереть.
Верно?
Иден
Мертв.
Мой отец, единственный мужчина в моей жизни, мой лучший друг, мертв.
Я чувствую себя разбитой, настолько что невозможно восстановить, и единственный человек, который, возможно, смог бы собрать меня по кусочкам, является причиной моей боли.
Вчера я стояла на поминках и плакала над моим отцом, мирно лежащим передо мной в своем массивном дубовом гробу. Он был таким холодным на ощупь, морщинки "гусиные лапки" вокруг его глаз от постоянного смеха внезапно исчезли, и у меня разбилось сердце. Комната была наполнена белыми и голубыми цветами, его любимыми цветами, и я жалею, что не взяла ни одного для себя.
Я была слишком сосредоточена на своем отце, чтобы даже заметить, кто еще пришел, кроме моей мамы. Повторяя движения, люди неоднократно подходили ко мне, выражая свои соболезнования.
Я хочу получить ответы, но, как бы маме ни удавалось встретиться со мной взглядом, она, кажется, не может найти что сказать. Здесь что-то происходит, о чем я явно не имею представления, и это сводит меня с ума.
В субботу вечером я приехала домой на Uber и обнаружила, что машины скорой помощи и полиции выстроились вдоль улицы перед нашим домом. По прибытии моего отца объявили мертвым. Очевидно, у него пулевое отверстие между глаз, но, черт возьми, подозреваемых нет.
Нет.
Это чушь собачья. Я знаю это, и моя мама тоже это знает. Я вижу это по напряжению в ее глазах, когда ей приходится лгать, она заламывает руки перед собой, пытаясь скрыть этот беспорядок.
Они уже увезли безжизненное тело моего отца до моего приезда, а моя мама не звонила, пока не приехала гребаная команда криминалистов. В моем растрепанном состоянии несколько случайных полицейских допрашивали меня о том, знаю ли я о какой-либо преступной деятельности, к которой мог быть причастен мой отец.
Даже в моем дезориентированном состоянии я рассмеялась им в лицо. Никогда. Мой отец… был самым хорошим парнем, который когда-либо существовал. Он любил меня, мою мать и был идеальным гражданином. И все же он оказался мертв.
Властям, похоже, было наплевать на то, что мы оцепенели от горя, до глубины души потрясены болью. Все, чего они хотели, — это ответов на вопросы, которых я не понимала.
Моя мама была оболочкой своего обычного "я", спала рядом со мной последние три ночи с тех пор, как наши жизни рухнули вокруг нас. Отказываясь выпускать меня из поля зрения даже на мгновение. Я не знаю, ждет ли она, что я сломаюсь, но мои глаза горят от постоянных слез, и я не знаю, на что еще она смотрит.
И если еще один гребаный человек скажет мне: — Бог забирает только лучших, — я не буду нести ответственности за свои действия. Нет никакой убедительной причины, по которой моего отца забрали у меня. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Особенно вот так. И уж точно не из-за открытого и закрытого дела без вынесения обвинительного приговора.
Никто не даст мне прямого ответа относительно того, почему они могут это сделать, и в глубине моего сознания есть мысль, говорящая мне, что здесь замешано что-то большее, даже с участием местного шерифа.
Пастор прочищает горло, отрывая меня от моих мыслей, и я провожу рукой по своей черной юбке-карандаш спереди. Я одета с ног до головы в черное, и я чувствую, что этот цвет проник в мое сердце и душу, полное оцепенение охватывает каждый дюйм моего тела.
Жара невыносимая, пот стекает по моей спине, когда я сосредотачиваюсь на траве под ногами. Тихие всхлипывания эхом отдаются вокруг меня, пока пастор бормочет свою чушь.
Стоя у могилы моего отца, я чувствую, как сжимается грудь, когда мама отходит от меня и опускает свою красную розу в яму. Гребаная дыра. Я смотрю, как она рыдает, прикрывая рот рукой, и слепо возвращается ко мне.
Я чувствую, что все взгляды устремлены на меня, ожидая, что я сделаю то же самое. Кто-нибудь из этих людей вообще знал Карла Грейди? Конечно, они были нашими соседями, но мы держались особняком, из-за постоянных переездов из штата в штат заводить друзей было неудобно.
Часть меня ценит уважение, которое они готовы оказать, но в глубине души я хочу крикнуть им всем, чтобы они отвалили.
Крепко сжимая в кулаке стебель моей белой розы, я делаю медленные, уверенные шаги туда, где
