на груди и выгляжу намного храбрее, чем чувствую себя.
Берт усмехается и качает головой.
— У тебя нет выбора, — он выпрямляется, указывая на меня своим пухлым пальцем. — Ты прикрываешь Сэм, которая взяла самовольный отпуск.
— Ее двоюродный брат умер, засранец, — шиплю я.
— Не ближайшие родственники, — Берт пожимает плечами. — У тебя есть два варианта. Ты можешь уйти отсюда со своей дерзкой задницей и потерять Сэми ее работу, или можешь пойти трясти ею на сцене, как хорошая маленькая девочка.
— Твоя мать…
— На твоем месте я был бы осторожен с тем, что ты говоришь дальше, — он цокает, его глаза темнеют. — Помни, кто здесь держит власть.
Скрежетая зубами, я проглатываю реплику, лежавшую на кончике языка, и смахиваю слезы, скапливающиеся в уголках глаз.
— У меня нет ничего для сцены, Берт, — кричу я.
Берт широко улыбается, глаза танцуют.
— Не волнуйся, — он облизывает губы. — У Джиа есть кое-что, что ты можешь надеть.
Отлично. Просто замечательно. Джиа носит самую откровенную одежду во всем клубе. Она полностью обнаженная танцовщица. Чего-то я не буду делать, даже если Саманта останется без работы.
— Замечательно, — бормочу я, искоса глядя на Джиа. У этой суки хватило наглости мне подмигнуть. Ни для кого не секрет, что она любимица Берти, главным образом потому, что она единственная, кто готов взорвать его маленькую дымку.
— Лучше пойди, ангел, — его язык высовывается, оставляя скользкую дорожку на губах, а глаза блуждают по моему телу. Ощущение его взгляда, скользящего по мне, вызывает у меня дрожь по спине и вызывает покалывание кожи от дискомфорта. — Ты встанешь через десять, — с последним скользким прощальным взглядом он, ковыляя, выходит из раздевалки и возвращается на пол.
— Вот и всё, сладкая, — тянет Джиа, направляясь ко мне с чем-то похожим на нить. Черт возьми, она может быть даже тоньше нити. — Выбрала тот наряд, который больше всего прикрывает, — она пожимает плечами. — Я знаю, что обычно это не твое дело.
Ой.
— Спасибо, — шепчу я, забирая у нее наряд. При ближайшем рассмотрении это больше, чем просто нить. Едва ли, но это больше похоже на наряд, чем она обычно носит на сцене, и за это я ей благодарна. Джия грустно улыбается мне и кивает, прежде чем уйти, готовая к своему выступлению.
Этого не произойдет.
Когда я выхожу из ванной, прохладный воздух касается моей кожи, и я внезапно осознаю, насколько незащищенной я нахожусь в белой цельной клетке с набедренными ремнями. Когда я иду к задней части сцены, по моему телу пробегают мурашки.
Глаза Берти скользят по мне, охватывая каждый дюйм моего почти обнаженного тела.
— Ты выглядишь восхитительно, — замечает он, и на его губах играет лукавая ухмылка. — Они собираются сожрать тебя там, ангел.
Я молчу, зная, что любой ответ может поставить под угрозу работу Саманты. Вместо этого я продолжаю идти к сцене. Но Берти еще со мной не закончил.
— О, ангел, — мурлычет он, останавливая меня. Я поворачиваюсь, чтобы встретиться с ним взглядом, чувствуя, как поднимается волна гнева, заливая мои щеки жаром. В его руках пара белых ангельских крыльев. — Не забудь надеть это. Неужели продашь свою невиновность, а?
Гнев зашкаливает, и я огрызаюсь на него, выхватывая крылья из его рук.
— Пошел ты, — плюю я, прежде чем идти к сцене. Вес крыльев только усугубляет бремя выступления перед этой неряшливой публикой. Крылья раскрываются, и я делаю глубокий вдох, когда диктор называет мое имя и начинается ритм музыки.
Я могу сделать это. Я могу сделать это.
Выйдя из-за кулис, я стою на сцене под резким светом неоновых огней, сердце колотится в груди. Музыка пульсирует в клубе, басы отражаются сквозь мои кости. Я чувствую на себе взгляды публики, голодные и выжидающие. Но все, что я чувствую, — это глубокое чувство беспокойства, беспокойство, которое клубится внутри меня, как спящий зверь.
Когда я начинаю двигаться в ритме, покачивая бедрами и позволяя пальцам скользить по коже, я чувствую разрыв между моим телом и душой. Каждое вращение и соблазнительный жест ощущаются как предательство самого себя, спектакль, частью которого я никогда не хотела быть. Свист и аплодисменты кажутся пустыми, словно эхо в пустом зале.
Мои движения становятся механическими, мое тело совершает движения, а мой разум блуждает далеко. Музыка нарастает, достигая апогея, когда я достигаю кульминации моего первого выступления за этот вечер.
Внезапно, без предупреждения, музыка резко прекращается. Я спотыкаюсь и теряю равновесие, падая на колени на неумолимый пол сцены. Звуки панических криков наполняют воздух, выстрелы раздаются хаотичными очередями. Моё зрение затмевает ослепительный свет прожектора, направленный на меня. Мое сердце колотится, а адреналин наполняет мои вены, пока я лихорадочно ищу источник хаоса, в ушах звенит оглушительная тишина там, где раньше была музыка.
Меня охватывают растерянность и страх, пока я изо всех сил пытаюсь разобраться в этом хаосе.
Что, черт возьми, происходит?
— Выключи свет, — командует резкий голос, заставляя меня вздрагивать. Внезапная тишина только усиливает дезориентирующую атмосферу.
Но потом я это слышу. Его голос. Этого не может быть. Он не может быть здесь.
Я яростно моргаю, пытаясь убрать пятна из поля зрения, как вдруг прожектор гаснет.
Мое дыхание становится учащенным и поверхностным, сердце колотится, как колибри, запертая в груди. Звук дорогих кожаных туфель эхом разносится по деревянной сцене, приближаясь все ближе и ближе. Я плотно закрываю глаза, не желая смотреть в лицо тому, что меня ждет.
Мой надзиратель, которому меня продал отец, теперь готов затащить меня обратно в тюремную камеру.
Шаги останавливаются передо мной, их тяжелые удары эхом разносятся по пустой комнате. Когда я открываю глаза, он стоит передо мной, его высокая и внушительная фигура отбрасывает на меня тень. Его глаза цвета насыщенного красного дерева весело блестят, когда он приседает. Мои глаза инстинктивно отбегают от его пристального взгляда, но он быстро хватает мой подбородок большим и указательным пальцами, заставляя меня встретиться с ним взглядом.
— И кот наконец-то поймал мышонка, — насмехается он, и в его голосе сочится удовлетворение. Его теплые карие глаза танцуют от восторга, когда он упивается своим триумфом. — Здравствуй, жена.
Кензо
— Сжечь дотла.
Хиро, мой заместитель, молча кивает головой, на его губах играет злая улыбка, и он идет к одному из внедорожников за запасным бензином, который мы храним в багажнике. Чертов Хиро. Я знал, что он с радостью выполнит мой приказ, если я попрошу его сделать это не более чем пепельным воспоминанием. Глядя на девушку в своих руках, я сжимаю зубы так,
