Глубоко вздохнув, она начала стелить постель.
— Ничего страшного, — успокаивал муж, — чего в жизни не бывает! Сразу увольняться… Ну подумаешь, выпила! Вы ж все тоже люди. Хотя, конечно, наша Ольга Федоровна бы…
Вероника замерла с простыней в руках.
— Ты иуда, — тихо вымолвила она.
Впереди разверзлась еще одна бессонная ночь.
Существование суббот и воскресений издавна скрашивало многотрудные будни человечества.
Теплый домашний лучик выходных неизменно мерцал сквозь официальный холод понедельников, суетливую нервозность сред и автопилотную усталость пятниц.
И быть может, именно эти два дня в конце недели подогревали в людских сердцах надежду на личное счастье и светлое будущее.
В субботу Вероника, помимо проверки тетрадей, успела сварить суп и даже прицепить к карнизу висящую уже на трех кольцах штору в детской.
На воскресенье тоже планировалась расширенная программа. Проверив остатки сочинений, она собиралась пришить оборвавшиеся вешалки к своей и мужниной курткам и постирать хотя бы часть темных вещей. В мечтах витало, кроме того, посещение парикмахерской и отдаленно реял образ книжного рынка.
Однако не сложилось.
В воскресенье разбудила Веронику удивительная тишина в доме.
«Отключили свет», — почему-то мелькнуло в голове спросонья. Но нет: открыв глаза, она разглядела, что красный глазок телевизора горит исправно. Да и светло было уже, собственно говоря, как днем. При полном безмолвии вокруг.
«Восемь? Или уже девять?» — прикинула она. Но в этот момент безмолвие было нарушено: из детской донеслись неестественные воюще-клацающие звуки. По-видимому, Маришка с Туськой изобрели с утра какую-нибудь инопланетную игру.
Тишина, оказывается, простиралась непосредственно вокруг нее. Нигде вблизи не слышалось ни похрапывания, ни шуршания газеты, ни грохотания чайником в кухне. И нигде не было видно мужа.
Она опустила ноги, нашарила тапочки и в недоумении осмотрелась.
Часы показывали четверть десятого.
Отчего-то на ум первым делом пришел сосед Паша. Но эту мысль она сразу принципиально отвергла. Все-таки день только начинался, и хотелось верить в лучшее.
Ее муж вполне мог, например, пойти на стадион делать зарядку, как собирался уже лет десять. Или, допустим, махнуть на рыбалку. (Но с кем? Неужто все-таки с Пашей?)
Впрочем, он мог отправиться и, например, на рынок. Вот так пораньше, сюрпризом, решив не будить жену. И может быть, вот-вот вернется с тяжеленными пакетами. С картошкой, и луком, и куриными потрошками, и даже приземистой твердой «яблочной» хурмой…
Тут она сообразила заглянуть в «денежную» коробку — бывший пластмассовый Маришкин пенал.
Как и вчера, на дне ее лежала пятисотка, а сверху — три сотенные бумажки.
Или, кажется, вчера пятисоток было две?
Не в силах вразумительно ответить на этот вопрос, Вероника попробовала подойти к делу с другой стороны: распахнула шкаф и исследовала содержание мужниного отделения. Потом заглянула в прихожую и перебрала одежду на вешалке.
Не хватало джинсов, старого свитера с ромбами и той самой куртки с оторванной вешалкой.
В таком наряде в принципе можно было отправиться и на рыбалку, и на рынок, и на стадион.
Впрочем, на стадион он не надел бы куртку, поскольку быстрого ходу туда не более пяти минут.
— Папу не видели? — крикнула Вероника в сторону шлепающих по коридору босых ног.
— Не-а! — весело донеслось уже из ванной.
Всевозможные малоубедительные предположения вертелись в воображении Вероники, словно попытки решения задачки на невыученную формулу, пока руки ее зажигали газ, ставили на плиту кастрюлю с водой и сыпали туда хлопья «Геркулес».
Муж не появлялся.
Последняя версия — сверхурочная работа — даже не подлежала рассмотрению, поскольку ударные две смены уже были отработаны вчера, в субботу, и пакет с грязной робой обнаружился на положенном месте, то есть в ванной.
Ровно в десять ноги неудержимо понесли ее к соседской двери.
Противно проверещал звонок.
Вероника притаилась. Невесть с чего сердце колотилось, как перед открытым уроком.
Наконец послышалось приближающееся шарканье. На ходу Паша что-то бормотал (говорил с Николаем? или сам с собой?).
Дверь приоткрылась, и Вероника вытолкнула из себя:
— Здравствуйтеколянеувас?
В лицо соседу она старалась не смотреть, поскольку слишком хорошо знала его слащаво-ядовитое выражение.
— Ушел, значит, — констатировал тот без всякой слащавости, а просто ПРЕНЕБРЕЖИТЕЛЬНО.
И качнул встрепанной головой как-то так, что Вероника враз поняла: мужа здесь нет и не было.
— Ну, проходи, раз пришла, — с тем же ленивым пренебрежением распорядился он и двинулся обратно в полумрак своего коридора.
Вероника открыла было рот, приготовившись сказать: «Спасибо, мне некогда!» Но тут Паша приостановился и обернулся, и она вдруг усомнилась в правильности построения своей фразы. И, так и не решившись ее произнести, зачем-то покорно поплелась следом.
— Садись, — кивнул он на единственный стул в комнате и сам плюхнулся на разложенный диван-кровать.
Одет он был в пижаму, похожую на больничную — бесформенную и застиранную до Неопределенного грязно-бурого цвета.
«Так и спит без простыней, что ли?» — брезгливо подумала Вероника.
При всем том в комнате присутствовал сравнительный порядок: не заметно было ни мусора на сине-сером паласе, ни особенной пыли на книжном шкафу.
— А ты чего ждала? — вдруг спросил Паша, вызывающе возвысив голос.
— Я?.. В каком смысле — ждала? — Голос Вероники противно дрогнул.
— В том самом! В том смысле, что есть у тебя — муж! То есть был… Муж! Понятно это тебе или нет?! А когда у женщины есть муж, она должна — что?
«Псих. Алкоголик и псих! И что я здесь делаю?» — холодея, подумала Вероника. Но почему-то вымолвила в ответ, как зомби:
— Что?
— А вот что! — рявкнул Паша и вытянул перед собой волосатую ручищу. — Жена должна уметь встретить! Ясно или нет? Это — раз! — Он загнул палец и потряс ручищей. — Потом накормить. Нормально так накормить! Борщ, лапша домашняя, жаркое там… Рюмочку налить для аппетита. Это — два! А уж потом…
— А как же она его встретит, если у меня уроки? — пискнула Вероника и поспешно прокашлялась.
Паша склонил голову набок и некоторое время изучал гостью с картинным изумлением.
— При чем тут какие-то уроки, я не понял? Я ж тебе объясняю: муж! Твой! Приходит с работы! — Он еще раз потряс ручищей. — Но конечно, если он никому не нужен…
