Но Эдам хочет закрепить результат:
— Она выглядит по-другому, но это не значит, что она лучше. Просто она другая. У нее же светлые волосы, зеленые глаза…
И тело тридцать восьмого размера. И груди, задранные к небу. И ноги, которые закидываются за голову.
— Я знаю, — говорю я, — внешне мы совершенно разные.
— Господи, — отвечает он, — да ты же радоваться должна, что сестра у тебя такая знаменитая.
— Я радуюсь. Каждое мгновение.
— Я хочу сказать, что у нее собственные диски, — говорит он, разглядывая портреты на обратной стороне несколько более внимательно, чем нужно. — Ведь это потрясающе. А вы с ней, м-м-м, вы часто видитесь?
— Нет. Почти не видимся.
— О!
— Ладно, ты голоден?
— Нет, — отвечает он, кладя диск на место, — хотя тебя бы съел.
— Или мою сестру?
Он испытующе смотрит на меня.
— У тебя заниженная самооценка, ты знаешь? Слишком заниженная.
Я не знаю, что мне на это ответить. Он придвигается ближе, его рука нежно касается моего лица.
— Ты сногсшибательная, — говорит он, — совершенно сногсшибательная.
И когда его губы касаются моих, внутри у меня начинает что-то подрагивать. И в голове остается только одна мысль.
Вот оно, наконец.
Ведь он и в самом деле может оказаться тем самым.
Когда, стоя на ступеньках, я прощально машу Эдаму, замечаю, что утро свежее и красивое. И прежде чем вернуться в свою квартиру, я вижу Фрэнка, который идет по дорожке. Он машет мне, я машу в ответ. По его виду похоже, что ему хочется поговорить, поэтому и жду, пока он подойдет.
Под мышкой у него книга. Книга называется «Вселенная: уникальность или множественность? Теории параллельного времени и замещающих пространств».
Фрэнк видит, что я читаю название, и говорит:
— Там открыто круглосуточно. Наверное, университет заботится о таких страдающих бессонницей кандидатах, как я.
Ну, конечно. Он аспирант. Кем еще он может быть с такой бородой и таким «шамболическим» чувством стиля в одежде, живя в пещероподобной квартире?
— О, — говорю я небрежно, — вы готовитесь получить докторскую степень?
— Да, — отвечает он, и лицо его затуманивается грустью. — Но в университете мне дали отпуск на год, и я только сейчас снова приступаю к занятиям.
И хотя я чувствую, что ему хочется поговорить о причине этого годичного отпуска, понимаю, что это больная тема, и решаю лучше спросить о том, что он изучает.
— Теорию альтернативных вселенных, — говорит он.
— Теорию альтернативных вселенных?
Он прикладывает руку к затылку и смотрит вверх.
— Теория альтернативных вселенных предполагает, что для каждого возможного исхода события создается альтернативная вселенная. Поэтому существует бесконечное число альтернативных вселенных, соответствующих каждому отдельному событию.
— Понятно, — говорю я, хотя и без особой уверенности в этом.
— Но затем все становится несколько сложнее.
— Да?
Он кивает, становясь гораздо оживленнее, чем когда-либо раньше.
— Да. Видите ли, тут начинает действовать квантовое правило, которое управляет Вселенной на субатомном уровне.
— Что вы говорите!
— Идея здесь такова: из нашей Вселенной создаются параллельные вселенные, например, в случае, если кто-то отправится путешествовать во времени. Исходная Вселенная остается, но создается и новая, в точке, куда путешественник во времени прибывает…
Я всеми силами изображаю интерес к тому, о чем он рассказывает. Но в действительности думаю, что вряд ли это кому-то может быть интересно.
К несчастью, на моем лице, видимо, проявились признаки скуки, потому что Фрэнк говорит:
— Простите, треплюсь черт-те о чем.
— Ну что вы, просто я какая-то уставшая сегодня.
— Ах да, — отвечает он, что можно понять как косвенное подтверждение того, что он видел уходившего от меня Эдама. — Но все равно мне уже пора.
— Хорошо. Не буду вам мешать.
Он мягко улыбается и говорит:
— Знаете, я и в самом деле чувствую себя виноватым. За то, каким был раньше, — и опять мне кажется, что он хочет что-то сказать, но не может решиться.
— Да, — говорю я, — понимаю.
— Ладно, — отвечает он. — До свиданья.
На самом деле мне моя работа нравится.
Я не хочу сказать, что ни за что не сменила бы ее. Сменила бы. Но иногда я думаю, что если бы мне платили больше и если бы мама знала о ней (и что самое важное, ничего бы не имела против), то я бы с удовольствием работала здесь всю оставшуюся жизнь.
Конечно, Лорейн — это просто ночной кошмар, но я нахожу общий язык с покупателями, и мне нравится делать им пробный макияж. Есть что-то, что дает большое удовлетворение, когда подчеркиваешь лучшие качества лица, и женщина остаток дня чувствует себя намного лучше.
Например, эта милая старая дама Джози. Не знаю ее полного имени. Она всегда говорит: «Зовите меня просто Джози». Так я и делаю.
У Лорейн для нее никогда нет времени. Это потому, что ее всевидящее око в упор не видит тех, кто сидит на нашей Блэкпульской «мели», но мне нравится болтать со старушкой. Так или иначе, она приходит к нам каждую неделю по субботам, и эта суббота не исключение.
— Здравствуйте, дорогая, — говорит она.
— Здравствуйте, Джози, — отвечаю я.
Лорейн бросает на меня взгляд и закатывает глаза, по опыту зная, что в ближайшие полчаса я буду занята.
Джози, наверное, уже скоро восемьдесят, но кожа у нее великолепная.
— Это все розовая вода, — отвечает она, когда я говорю ей об этом. — Я пользуюсь ею дважды в день.
— Какой потрясающий эффект!
— В жизни всегда есть место комплиментам, — заверяет меня она. И мы смеемся, а боковым зрением я вижу, как Лорейн снова закатывает глаза.
Джози просит нанести ей только румяна, обещая потом купить их. Я принимаюсь мягко похлопывать ее кисточкой по щекам, и тут я вижу кого-то за ее спиной. Крупного лысого мужчину, курящего сигару.
Я мгновенно узнаю его. Это мистер Блейк, владелец всего магазина. Раньше я его никогда не встречала, но много раз видела издали.
Он идет к нам, но я притворяюсь, что не замечаю этого, и продолжаю осторожно наносить румяна на щеки Джози. С Лорейн же, наоборот, происходит разительная перемена. Она буквально за доли секунды делает десять маховых шагов, как в тройном прыжке, и улыбается так широко, как только позволяет ей результат ухищрений хирургов.
— Здравствуйте, мистер Блейк, — говорит она так подобострастно, что, кажется, вот-вот сделает реверанс. Затем разражается продолжительным монологом, но из-за всех этих магазинных шумов я не могу разобрать, о чем она говорит.
