Кто?!
Сердце Дианы чуть не выскочило из груди, от неожиданности она даже покачнулась на подлокотнике кресла, на котором сидела. Чтобы скрыть волнение, пришлось встать и подойти к окну.
– Выходит из комнаты отдыха, зевает и грозно так говорит: «Какого хрена вы его сюда притащили?» Немая сцена. А он свое: почему, мол, не согласовали, не предупредили. Представляешь, каков сукин сын? – пожаловался Розенберг Колдунову, поискал глазами бутылку и наполнил бокалы коньяком.
Колдунов взял свой бокал, отпил из него и сочувственно покачал головой, возмущаясь нерадивым анестезиологом.
– Ну, тут уж я выхожу из тени и говорю: если бы они его тебе домой на диван привезли, тогда да, ты мог бы задавать подобные вопросы. А сейчас, коли уж ты на работе, изволь сначала помощь оказать, а потом в спокойной обстановке разберешься, что да почему.
Розенберг тоже глотнул коньяку.
– Да он и у меня в последнее время стал себе позволять. Выучит какую-нибудь страницу из учебника, а потом при случае с томным видом при мне цитирует: вот, мол, смотрите, какой я умный. Я мечтаю от него избавиться, полно же нормальных анестезиологов, вон ваша Лада Николаевна, например!
– Да, Лада – это класс!
– Или Диану выучу. Хочешь, зайчик? Ну прости, я знаю, ты на истфак пойдешь.
– Куда? – изумился Колдунов. – Ты что, Диана, правда учиться хочешь? Вот уж чего бы я точно не стал делать. Подумай, какая это тоска – зубрить, сдавать экзамены всяким занудам типа меня. Я лично, когда принимаю экзамены у курсантов, каждый раз повторяю: благодарю тебя, Боже, что для меня пора обалдевания знаниями давно уже позади.
– Не сбивай человека с пути истинного, – возразил Розенберг. – Диана очень способная девочка.
– А что дальше было? – спросила Диана как можно небрежнее. – Ты этого анестезиолога уволил?
– Пока нет, но я работаю над проблемой. Рано или поздно он совершит такую ошибку, которая позволит мне его уволить, не чувствуя неловкости перед ректором. А ты, Колдунов, подумай. Хочешь, приходи ко мне на операции в свободное время, присмотрись… Клянусь, как только открою второй стационар, приглашу тебя им заведовать.
Профессор грустно улыбнулся:
– Во-первых, где мне взять свободное время, чтобы ходить на твои операции? Я ведь или работаю, или сплю. Во-вторых, я плохой руководитель. Не дано мне. Если ты предложишь мне возглавить коллектив честных, компетентных и преданных делу людей, я, возможно, и смогу организовать их деятельность. Но вот заставлять трудиться типов вроде твоего анестезиолога… Верю людям плюс не умею заставлять – вот два качества, делающих меня непригодным для начальственной должности.
– Ну, до открытия филиала ты еще можешь передумать… – лениво сообщил Розенберг.
Колдунов взглянул на часы: его уже давно ждали в академии. Он вскочил с кресла, за ним поднялся Розенберг, и оба принялись бестолково собираться.
– Я отвезу Яна Александровича в город, – муж запечатлел на Дианиной щеке равнодушный дежурный поцелуй, – а ты сходи в бутик, купи себе что-нибудь, я, когда проезжал, видел объявление, что у них новая коллекция.
Бутиком они иронически именовали магазин с турецкими шмотками, расположенный неподалеку от коттеджного поселка. Впрочем, хозяйка магазина обладала хорошим вкусом, и, если поискать, там можно было обнаружить вполне приличные вещи. Розенберг возил Диану по дорогим фирменным магазинам, чтобы одеться для редких выходов на люди, а петергофский форпост высокой моды она навещала просто ради удовольствия.
Пока добралась, пока перемерила все вещи из новой коллекции, пока выпила чаю с хозяйкой, которая баловала постоянную клиентку, прошло часа три.
Она возвращалась домой, когда уже темнело, слабая лампочка возле хозблока уютно желтела в сумерках, как лютик на болоте. В ее неверном свете Розенберг колол дрова.
Облокотившись на невысокий деревянный забор, огораживающий задний двор, Диана засмотрелась на мужа. Он снял куртку, работал в джинсах и свитере в толстую английскую резинку. Розенберг высоко замахивался, с негромким коротким «хе» опускал топор на полено, и оно распадалось на две равные половинки. Можно было подумать, что он уже лет двадцать колет дрова каждый день. Расколотые поленья с высоким чистым стуком падали в горку дров, и сердцевина их ослепительно блестела, отражая свет лампочки. Пахло очень вкусно – здоровым мужским потом, свежим деревом, немножко смолой и машинным маслом.
Разогревшись, Розенберг стянул и свитер, остался в футболке, и Диана восхищенно подумала, какие же красивые у него руки! Мышцы на предплечьях бугрятся, словно корни старого дуба, а аккуратный бицепс напоминает маленькую дыньку-торпеду. В этот момент ей так захотелось, чтобы эти руки сомкнулись вокруг нее, чтобы муж погладил ее по голове, а потом забрал бы ее грудь в свою ладонь! От этого желания Диана даже покраснела… Тут Розенберг заметил жену, помахал ей рукой и вернулся к работе.
Когда он расколол последнее полено, Диана стала собирать дрова и складывать их в поленницу.
– Подожди, не так, – засмеялся он, увидев, как она прижимает к себе несколько дровишек на манер новорожденного младенца. – Встань вон туда.
Он подождал, пока Диана дойдет до поленницы, размахнулся и аккуратно бросил ей поленце: «Лови!»
– А если по голове?
– Не бойся, я несильно кидаю.
За полчаса они перекидали все дрова, отряхнули одежду и пошли в дом.
Диана надеялась, что после такой дружной работы они вместе поужинают, а потом лягут спать, но Розенберг сделал себе бутерброд с котлетой, налил в стакан водки с томатным соком и ушел наверх. Диана сидела в гостиной и тупо щелкала пультом от телевизора.
Вдруг она подумала о Володе Стасове. Странно было не то, что она подумала о нем, а то, что подумала только сейчас. Возвращаясь домой из магазина, она прикидывала, как бы поаккуратнее выяснить у мужа насчет Стасова, но, увлекшись колкой дров, она о нем абсолютно забыла. В тот момент ей казалось, что еще немного – и она станет по-настоящему счастливой. Но раз муж к ней равнодушен…
Увидеть бы Стасова, снова окунуться в юность, когда она верила в любовь до гроба и голова кружилась от одного взгляда на любимого. Почувствовать бы вновь то сладкое замирание сердца, ту удивительную дрожь в коленях…
Готовить диссертацию Чеснокова к защите оказалось делом неблагодарным. Сам диссертант прекрасно себя чувствовал в Магадане и не хотел даже вспоминать о проделанной в Питере научной работе. Его бывший начальник Максимов отзывался о диссертации пренебрежительно, а научный руководитель вышел на пенсию, и, хоть искренне переживал за Чеснокова, его слово теперь мало что значило. Профессор Миллер искренне желал, чтобы его бывший ученик получил ученую степень, звонил знакомым, обеспечивая хорошие отзывы, но заниматься черновой работой не собирался.
