отдать приказ убрать твою зазнобу?
Макар дернулся всем телом. Взгляд наполнился безграничной яростью:
— Что за намеки? Есть конкретная информация, или так… языком мелешь?
Отвечать Дмитрий не спешил. Достал сигарету и задымил.
Смачно затянулся. Потом еще раз.
— Времени мало. По-хорошему не хочешь, пойдем другим путем.
— Ответь! Что ты знаешь?
— Что знаю, говоришь? — выпустил струйку дыма в потолок. — Наверняка знаю, чем Гарик так крепко держит тебя за яйца.
Мужчина не произнес ни звука, да только побледнел страшно.
Кусок мела, ни дать ни взять!
— Придумывать велосипед не стану – воспользуюсь проторенной Пескарем дорожкой. Пораскинул я тут мозгами… Скажи-ка, а кем тебе приходится… дочь Марины Черчесовой, Лиза? Рыжая девка, которую я трахал время от времени.
Черты его лица заострились. На скулах заиграли желваки.
Однако мужчина упрямо хранил молчание. Но Борзый и так знал, что тот ответит. Макар тешил себя иллюзией отцовства многие годы.
Искренне, безоговорочно верил, что малышка от него.
Просто родилась недоношенной. Всего-то! Подобная мысль и толкнула бедолагу на предательство. И сейчас Дмитрий собирался ему подыграть.
Хочет быть отцом? За*бись! Пусть будет!
— Вот, — протянул Зарутскому запасной телефон, предварительно включив заготовленную заранее видеозапись, — привет тебе передает!
Вскоре тишину квартиры разбавил ее нежный голосок. Боги! Как же он скучал по своей крохе. Словами не передать ту тоску, что изнутри пожирала. Только не имел он права свои чувства показывать. Не сейчас!
А потому затянулся до одури да морду кирпичом состряпал, чтобы Макар фальши в его словах и поступках не приметил.
«— Ты хочешь быть моей, девочка?
— Да!
— Действительно хочешь?
— Но… ведь я уже! Я вся твоя, Дима! И… не совсем понимаю, к чему…
— Сделаешь все, о чем бы я ни попросил? Без лишних вопросов? Без сомнений?
— Да!
— Докажи! Возьми это в свой бархатный ротик.
— Чт-то это?
— Никаких вопросов, помнишь?
— Наркотики?
— Что, если так? Быть моей уже не захочешь?
— Я за тебя умру. Что мне до какой-то таблеточки!
— Не смей! Не сейчас. Но однажды… если хорошо попросишь, предварительно отполировав меня язычком».
— Как ты уже понял, — демонстративно затушил окурок о лакированный подлокотник кресла. — У нас с твоей дочерью довольно тесные отношения. Девка ради меня…
— Только тронь ее, ублюдок! — противник вскочил на ноги, разъяренно рыча. — Удавлю!
Дмитрий нападения ждал, а потому, увернувшись в последнюю секунду, врезал противнику по «солнышку», заставляя его согнуться пополам и закашляться. Схватив за горло, припечатал к стене и заорал во всю глотку:
— Представляешь, что я могу с ней сделать? С такой доверчивой и глупой как пробка?! Это тебе она важна! Тебе! Для меня не ценнее использованной резинки.
— Похом… не позволит, — захрипел Зарутский от недостатка кислорода. — В память о Марине… не даст ее… в обиду… любил!
— Похом хоронит третьего из своей свиты. За неделю! Серьезно думаешь, пощадит?
— Не позволит… тебе!
— А когда это я у него разрешения спрашивал? Захочу – и подсажу малышку на ту самую дрянь, которую Пескарь у тебя за спиной толкает в каждой подворотне НАШЕГО города. А после отдам дырки твоей дочери в пользование своим приятелям! Она и возражать-то не станет. Все стерпит ради новой дозы.
Пытаясь вырваться, Зарутский прилично саданул Дмитрия по печени.
Да только куда ему против его ярости. Борзый громко зашипел, но пальцы, вопреки всему, сжал еще сильнее.
— Не переживай, — продолжил монотонно, постепенно переходя на крик, — шлюха из нее выйдет отменная. На элиту не претендуем, но для ТУРЕЦКИХ БОРДЕЛЕЙ СГОДИТСЯ!
— Мразь!
— Слушай внимательно, Макар. Мне нужно имя крысы. И я получу его любой ценой. Взамен, клянусь, сделаю все, чтобы уберечь мою… твою Лизу от Пескаря. Расскажешь кому-либо о нашем разговоре – расплатится твоя дочь! Примешь отрицательное решение – расплатится твоя дочь! Отправят на тот свет еще кого-то из наших – расплатится твоя дочь! У тебя три дня, в течение которых я жду ответа. Мобилка новая – оставляю на память. Там лишь видео и левый номер телефона. Его не отследить. Как надумаешь, звони. Поболтаем!
Скрип половицы заставил спешно распахнуть веки. А сердце… сердце принялось ошалело пробивать торопливыми ударами грудную клетку. Вокруг царила кромешная тьма. Пугающая. Вязкая. Будто потусторонняя.
Ни единого луча света, несмотря на распахнутые шторы.
Почему нет света? Почему его нет?
Паника укутывала все плотнее своим колючим коконом. Холодя кожу. Леденя и кристаллизуя в жилах кровь. Она душила, стягивая ребра будто бы стальным тросом. Лиза не в состоянии оказалась даже определить, где сейчас находится. Лишь одно знала с невероятной уверенностью – в комнате она уже не одна. Да что там, знала… Чувствовала! Каждым волоском собственной кожи, вздыбленным от безмолвного ужаса.
Хотела встать, но не смогла элементарно пошевелиться.
Как если бы ее придавило гранитной плитой…
Жутко! Господи, как же жутко!
Совсем рядом, практически возле уха, чиркнула зажигалка.
Несколько раз, но так и не извергла пламени.
— Кто здесь?
И собственного голоса-то не узнала.
Столь сильно он изменился под давлением страха.
Ответом ей стал… детский плач. Самый настоящий детский плач, доносившийся из противоположного угла комнаты. Разбивающий вдребезги поглотивший ее вакуум и наполняющий душу небывалой нежностью.
— Сейчас, маленький…
Прикладывая титанические усилия, Лиза встала с кровати и, болезненно морщась, пошла на звук. Во рту пересохло – сейчас бы добрый глоток холодной воды.
Почему тело болело, ломило и выворачивало, словно после…
Ставшие ватными ноги уже не держали – рухнула прямо на пол, ощутимо ударяясь коленками. Наверняка останутся синяки. Ребенок взвыл. Он плакал и плакал. Он звал. Манил. Просил помощи. В какой-то момент Лиза поняла, что рыдает и сама. Соленая влага, стекающая по щекам, разъедала кожу точно кислотой. Вдруг все изменилось. Пришлось зажмуриться от яркого света. Детская колыбель, увешанная множеством игрушек, засияла подобно самой яркой на небе звезде. Лиза ринулась вперед из последних сил. Ползла прямо на четвереньках, царапая ногтями пол.
Я сейчас. Сейчас!
Только вот не успела. Кто-то ее опередил.
— Нет! — зарычала от бессилия. — Не тронь его!
Почему-то заведомо знала, что в кроватке лежит мальчик.
Все еще жмурясь и отгораживаясь ладошкой от слепящего света, вглядывалась в знакомый до боли силуэт.
Такой же сияющий. Такой же любимый.
— Мама! — выдохнула изумленно. — Мамочка…
