у них какие-то надзирающие органы? А то мы бегаем с Ванькой, как соленые зайцы, по городу, не понимаем, что дальше делать?
— Я вообще не понимаю, чего ты-то бегаешь? — неожиданно переключает разговор на другое Димка, никак не комментируя мою просьбу, — он тебе кто? Никто. Чужой совершенно ребенок. Носишься с ним, словно сама родила. У него есть мать, органы опеки, наконец… Пусть они разбираются!
— Слушай, ну мать его пьет… — отвечаю я, пытаясь в голове сформулировать фразу правильно, чтоб донести до Димки мысль, почему я так впрягаюсь за чужого ребенка, — а органы опеки… Ну что они в данный момент сделают? Говорю же тебе, его ищут какие-то чины из полиции! Меня сразу вычислили, а я только пришла в полицию и попыталась подать заявление о пропаже! Понимаешь? То есть то, что он увидел, и то, что на флешке, имеет какое-то значение! Кто-то опасается, что он расскажет… Не тем людям! И нам срочно нужно встретиться с “не теми” людьми! Может, именно они нас защитят! А мы дадим показания, если будет необходимо… Это же вариант? Ну не могу я бегать же всю жизнь, Дим! И Ванька не может!
— Ань… Просто приведи его в полицию и оставь там, — перебивает меня Димка, делает паузу, а затем начинает говорить, серьезно и убедительно, — это не твое дело. Вообще не твое. В полиции решат, что с ним делать. Ты не можешь решать. Ты вообще никто для него. Как и он для тебя. Какого хрена ты лезешь в это все? Ань, я не узнаю тебя. Ты же всегда в стороне была от… всякого такого…
Я молчу, удивленно таращась на него. Неужели не понял, что я сказала? Неужели не донесла?
— Дим… — начинаю еще раз, медленно и спокойно, — я не могу его отвести в полицию просто… Он там будет в опасности, понимаешь?
— Тебе какое дело? — перебивает он, — с ним пусть органы разбираются. Защищают…
— Да эти самые органы на него и охотятся, пойми! — повышаю я голос, — они его просто вывезут куда-нибудь, и…
Задыхаюсь, не желая даже в мыслях проговаривать, что могут сделать с ребенком те люди, что преследуют нас.
— Значит, судьба его такая, — пожимает плечами Димка, — ты сделала все, что от тебя зависит…
— Дим… — когда я, наконец, полностью осознаю смысл его слов, то у самой слов нет. — Дим… Но это же ребенок…
Звучит невероятно жалко. Да и глупо. И бессмысленно, конечно. Зря вызвонила его.
— Чужой ребенок, Ань, чужой, — говорит Димка, — тебе давно о своих пора думать, а не подтирать зад чужим.
Я встаю, ощущая тошноту в горле, потому что в голову неожиданно приходит мысль, что у меня от него мог бы быть ребенок…
— Прощай, Дим.
— Ань! Ну, Ань! Ну, глупо же!
Он идет за мной, пытается открыть дверь, поухаживать, но мне неприятно находиться с ним рядом, и чтоб прикасался не хочу, а потому отхожу на шаг, разворачиваюсь и топаю к остановке.
— Ань, не дури! — Димка хватает меня за локоть, разворачивает к себе, — я понимаю, что выгляжу скотом на фоне тебя, такой благородной и правильной… Но я врач, Ань, я умею резать по живому, чтоб организм спасти…
— Ты не врач, Дим, — отвечаю я, дергаясь в его хватке, — ты… Ты… Ты просто тварь. Тебя нельзя пускать к живым людям, Дим.
Он бледнеет, сжимает губы и сильно дергает меня на себя так, что невольно впечатываюсь в его грудь подбородком. Смотрит жестко, и этот взгляд до того не похож на привычного мне Димку, словно подменили его. Словно парня, с которым я общалась, которого любила, в конце концов, сожрал монстр, и теперь именно он глядит на меня.
— Хорошие слова, Аня, — говорит он, — правильные… Я их не забуду.
— Я надеюсь, что не забудешь, — отвечаю я, — а теперь пусти, противно.
— Противно? С каких пор я тебе противен? — он внезапно наклоняется и жестко вжимается в мой рот поцелуем. Я замираю на полсекунды от неожиданности, но затем, придя в себя, начинаю бешено отбиваться и, в итоге, вырываюсь.
Вытираю губы, сплевываю на асфальт брезгливо.
Димка смотрит на меня с тяжелой, жутковатой даже усмешкой:
— Знаешь… Мне надоело, Ань. Задрало тебя прикрывать постоянно, выручать… Я все ждал, что перебесишься и вернешься…
— Я не просила!
— Попросишь…
— Перетопчешься!
Во рту невыносимо мерзко, и я, не выдержав, сплевываю еще раз. Разворачиваюсь и иду к подъезжающему на остановку троллейбусу.
Димка кричит вслед:
— Посмотрим!
Посмотрим…
Запрыгиваю в троллейбус и, не удержавшись, показываю провожающему меня взглядом Димке фигуру из трех пальцев в окно.
Это по-детски, но ужасно хочется.
Плюхаюсь на сиденье, вытираю опять губы, стремясь избавиться от привкуса его поцелуя. И старательно не думаю о том, до какой степени была наивной дурой, до какой степени ошибалась. А еще пытаюсь унять холодный пот от мысли, что, если б не эта ситуация, то я бы так и осталась в неведении, какая тварь работает рядом со мной, и , возможно, когда-нибудь, в тяжелую смену, от отчаяния и повелась бы на его слова, руки и взгляды…
Сразу же начинает тошнить от одного только предположения, что такое могло быть, и я спешно перестаю думать и представлять и принимаюсь усиленно пялиться в окно.
Надо придумать другой план.
И, наверно, уже без надежд на помощь и участие в спасательной операции мужчин. Любых.
Как-то не складывается с защитниками у нас…
Ну и ладно. Сами разберемся, не беспомощные.
— Очень вкусно, Вань, — я с удовольствием доедаю суп и, не удержавшись, кладу себе еще черпак, — просто очень!
— Да ладно, — смущается мой маленький хозяйственный мужчина, — делов-то… Картошка, морковь и тушенка… Я завтра еще пожарю вот…
— А я совсем не умела готовить раньше, — вздыхаю я, — пока с бабушкой и дедом жила, все они готовили, а потом в детдоме и не приходилось, вообще отвыкла… Когда одна жить начала, даже чайник на плиту не могла поставить,
