— Пап, я ж просила! — тем не менее, фыркает Динка.
— Ну, извини, — пожимаю плечами.
— И ты здесь? — обращается к матери таким тоном, как будто её не ждала.
Настя сглотнув, замирает. Кусает губу.
— Что значит, и ты? — коверкаю Динку.
— То и значит, — обиженно хмурится дочь.
Настя тоже обижена. И я ощущаю себя третьим лишним.
— Дина! Не груби матери! — говорю со всей строгостью.
На меня смотрят обе. Настя — растерянно, а Динка — уже со слезами в глазах. Выдыхаю:
— Может, в кафе?
Вспоминаю, как раньше сидели после таких выступлений в кафе. Ели всякие гадости и выражали восторги. Но дочка бросает:
— Мы с друзьями потусим в Париже.
— В Париже? — хмыкаю я.
— Кафешка такая, «Париж», — закатив глаза, уточняет она.
— И до скольки будет длиться эта… тусовка?
— Да мы на пару часов всего! Нас тёть Оля потом по домам развезёт, — клянчит Динка.
— Ты знаешь тёть Олю? — обращаюсь я к Насте.
— Знаю, — кивает она.
Динка уходит. А мы остаёмся один на один. Мне неловко. Ей тоже.
— Насть, ты прости меня, ладно, — решаю начать.
Она усмехается:
— Что-то часто ты стал просить извинений, Самойлов. Тебе не кажется?
— А ты предпочла бы не знать? — удивляюсь её равнодушию. Узнав об измене любимого, нужно страдать. А она улыбается!
— Не знать чего? Что ты извращенец и трус?
— Эй, поосторожнее со словами, — торможу я её.
— А ты не указывай мне! — цедит Настя. Теплотой от неё так и веет!
Мы выходим на улицу из разных дверей. И садимся в машины. Мне интересно, куда она едет. Но я не решаюсь следить. Вместо этого заезжаю в кулинарию по дороге домой. И беру для Снежаны большой снежный торт. Он так и называется «Снежный». С узором из мелких жемчужин, утопленных в крем.
Глава 30. Настя
— Я больше так не могу! — произношу я в пространство и цепляюсь за руль, — Я за этот визит к диетологу потеряла, наверное, половину нервных клеток.
— Ну, не утрируй! — смягчает Манюня.
Голос её наполняет салон. И кажется, Машка сидит со мной рядом. Но я в машине одна. И мы говорим по смартфону. Благо, есть громкая связь.
— Я не утрирую, Маш! — возражаю, — Ты б видела, как она вела себя! Как будто я ей никто. За что она так со мной, а?
Слёзы уже наступают. И я прогоняю их. Жму на педаль, обгоняя Оку.
— Солнышко, я тебя понимаю, — пытается Машка утешить меня, — Уж кто, как ни я? Но ты придаёшь этому слишком большое значение. Это пройдёт!
— Когда? Когда это пройдёт? — тороплю я её. Словно Машка действительно знает ответ.
Вспоминаю Дианку. Её хмурый взгляд и попытку сбежать, когда она осознала, к кому на приём привела её мать.
— И что диетолог сказал? — прерывает мои размышления Машка.
Вздыхаю:
— Расстройство питания диагностировал. Первичные признаки ложной анорексии.
— Ложной? — удивляется Машка, и я представляю, как она хмурит свои идеальные брови, — Это как ложные опята?
— Это как подростковый бойкот! — поправляю её, — Он сказал, диетолог, что это не истинная анорексия, а просто уход от проблем. И спросил…
Набираю в грудь воздуха.
— Что? — требует Машка.
— Всё ли у нас в порядке дома, — завершаю я фразу.
— И что ты сказала?
— Не я! — восклицаю, — Диана! Она объявила, что её мать, то есть я, выгнала папу из дома.
— Да что ты? — Машкин голос даже осип от испуга.
— Ну, а мне каково?
— Стопудово Самойлов ей в уши поёт! — выносит подруга вердикт.
— Я спросила её после приёма, — отвечаю со вздохом, — Говорю, это отец тебе так объяснил? А она говорит: «мне и не нужно объяснять, я и сама вижу». А ещё…
Слёзы снова грозятся потечь по щекам.
Я вздыхаю.
— Что ещё? — истерично торопит подруга.
— Она мне сказала: «Ты никогда не любила отца», — говорю.
Вспоминаю жестокий, холодный, невидящий взгляд своей дочери. И то, как она развернулась, ушла, молча села в машину. Не дожидаясь ответа. Не давая возможность себе возразить.
— Насть, ну, Насть, ну сучка она малолетняя, вот она кто, — изрекает подруга.
— Потише! Она ж всё-таки дочка моя.
«Хотя, да», — думаю про себя. Ту боль, что я ощутила в тот раз, не сравнить даже с болью предательства мужа. Та уже улеглась, а эта горит синим пламенем…
— Хочешь, я с ней поболтаю? — предлагает Манюня.
— Ага, — замечаю с ехидством, — Вставишь на место мозги?
— Ну, кто-то же должен! — кичится она. Хотя у самой…
Старший сын привёл девушку в дом и намерен жениться. Средняя где-то тусит допоздна. А младшая, Соня, та — ангел, пока не услышит в свой адрес такое противное слово «нельзя».
— Ты со своей когортой разберись сначала, — смеюсь.
— Ну, вот! Ты смеёшься! Это уже хорошо, — радостно клацает Машка. И я представляю её с сигаретой в руках.
Справа вижу больницу. Привычный белёный фасад. За которым меня ожидает привычный осмотр. Но самое главное — порция юмора.
— Манюнь, мне пора!
— А куда ты? — интересуется Машка.
— Да в больницу, к маммологу.
Она усмехается:
— Опять сиськи мять? А Витя-то знает, чем ты там занимаешься? Кстати! Когда же ты нас познакомишь уже?
— Всему своё время, — говорю я задумчиво.
Машка знает о многом. Но только не о причине визита сюда. Она думает — это я так развлекаюсь. Про опухоль я не сказала. А то бы подруга проела всю плешь…
В кабинете меня уже ждут. Быть знакомой врача хорошо! Никаких очерёдностей, никаких ожиданий. И с порога улыбка во все тридцать два.
— Михаил Дмитриевич? — деликатно стучусь.
— Угу, — навесив на нос очки, отзывается доктор.
Прохожу. Ставлю сумочку. Молча сажусь. Медсестру он уже отпустил. Я обычно к нему прихожу, когда дело к закату. И он предварительно щупает. А после сажает за стол. И бросает игриво:
— Чайку? Или что-то покрепче?
Я с укором смотрю:
— За рулём.
И тогда получаю печеньку и чашку душистого чая. Мы какое-то время болтаем и я убегаю. А Мишка, оставшись один, достаёт коньячок.
Но сегодня Балык молчалив. Хмурит брови и пишет корявым размашистым почерком буквы.
— Светило сегодня не в духе? — говорю я, пытаясь его вдохновить. Получается!
Балыков поднимает глаза, улыбается:
— Что, так заметно?
— А то!
Он вздыхает. Да так глубоко и печально, что я сомневаюсь: а это действительно он? Балыков не грустит! Он всегда улыбается! Или всё-таки, не всегда?
— Что-то случилось? — интересуюсь я как бы между прочим.
— Ааа, — отмахнувшись, Мишка снимает очки, — Жена написала, что дочь в этом году не приедет ко мне. Якобы визиты в Россию к отцу на неё плохо влияют.
Он усмехается. А я не могу осознать. Жена? Дочь? Это он про кого?
— Ты ж говорил мне, что не был женат? — пытаюсь узнать.
Миша вздыхает:
— Мало ли, что я там говорил. Брехло я, Насть! Брехло! По мне разве не видно?
Я щурюсь:
— Неа.
Он улыбается:
— Кучинская ты, Кучинская. В людях не смыслишь вообще ни фига!
— Подумаешь, — я пожимаю плечами, но тут же берусь уточнять, — Так… ты женат, значит?
— Был, — поправляет меня Балыков, — Развёлся после семи лет брака. По её инициативе, кстати.
Я хмурюсь:
— Так что, выходит, она тебя бросила?
— Выходит, что так, — усмехается он, — Ну, мы и не жили как муж и жена. В смысле, не спали уже. Я знал, что она с кем-то крутит. Общается по интернету. Нашла мне замену, свинтила в Америку. Поминай, как звали.
— А дочка? — решаюсь спросить.
Мишка вздыхает. Болезненно так! Будто задела какую-то рану в душе.
— А что дочка? Дочку забрала с собой. У неё теперь новый отец. Эмигрант. Не чета мне.
— А что ты? Ты, между прочим, светило науки, — спешу я напомнить ему.
Но Миша кривится, и отцепляет свой бейджик. Которым гордился.
— Да какой я светлило? Фонарь с мигающей лампочкой.
— Ты себя недооцениваешь, — робко бросаю, пытаясь утешить его.
