вот там зависаю уже надолго.
– Амалия Станиславовна, там Северянин с Бушиным щук наловили. Ставят варить уху!
– Мр-м-м, – мурчу что-то невнятное. Так хорошо в водичке. Сверху кожу прохладный ветерок холодит, а под водой разгоряченному телу тепло и комфортно. Когда остываю, бегу в последний раз погреться. Сижу, пока голова не начинает кружиться.
– А в реку окунуться не желаете?
– Не-е-ет, я пас. И вам не советую. Мало ли какое тут течение.
Накинув халат, поднимаюсь к себе. Дверь какого-то черта приоткрыта. Меня в секунду окатывает ледяным ознобом. После парилки это та еще встряска! Сердце лупит так, что желудок карабкается вверх по пищеводу. И в его грохоте мне не сразу удается распознать весьма характерные звуки. Напряженная до того, что вот-вот услышу хруст собственных позвонков, делаю шаг к двери. Чмоканье, хрипы – срамные, пошлые... А картинка еще грязней. Девка в фирменном костюме администратора рецепции сидит между широко расставленных Димкиных ног и со вкусом ему отсасывает.
Я отворачиваюсь и отхожу, с ужасом понимая, что сама виновата. Повернула налево, тогда как мой номер по правую сторону. Дрожащими руками достаю ключ-карту. Прикладываю к замку.
– Амалия! Стой… Погоди. Ты… что-то хотела?
Димка догоняет меня, придерживая за пояс сползающие с задницы джинсы. Пипец. Просто пипец. Он еще меня и заметил. Провалиться бы под пол со стыда. Но это было бы слишком просто. И потому надо как-то спасать ситуацию. Как-то надо, но как?
С глупым смешком оборачиваюсь:
– Нет, Дим. Я просто двери перепутала. Прости, пожалуйста. Ужасно неловко вышло.
В подтверждение своих слов касаюсь ладонями горящих щек. Хрен я покажу, что в груди скребет. Хрен я даже себе в этом признаюсь. Я же сама Димку отшила! И он имел полное право делать все, что угодно. Так какого черта кажется, будто я увидела что-то ужасно неправильное?
Отворачиваюсь и ухожу. Сбрасываю Гатоеву координаты пансионата и вдогонку строчу: «Если еще не нашел чем занять вечер, бери такси, обратно вернемся вместе».
Не только же ему со мной в приказном тоне разговаривать, не так ли? Дорога займет часа полтора, даже если Муса выедет сразу же. Так что мой отъезд не будет выглядеть побегом. Наверное…
Распахиваю дорожную сумку. Начинаю складывать вещи.
– Только не говори, что ты из-за этого уезжаешь.
Резко оборачиваюсь. Оказывается, Димка увязался за мной, а я не заметила.
– Не прямо сейчас, но вообще да.
– Нам надо было закрыть дверь, – хмурится он.
– Дим, дело молодое. Крышу сорвало, я что – не понимаю? Расслабься и иди уже закончи начатое.
Голос звучит бодро. Я молодец. Отправляю в сумку зарядное, кое-какую косметику, что успела вытащить. Когда его пальцы смыкаются на моем запястье.
– Ты же сама сказала, что между нами ничего не будет! – возмущается он.
– Ну, да. Дим, слушай, я вообще не в обиде. Ты чего?
– И именно поэтому бежишь, ага, я так и понял, – закатывает глаза.
Сейчас его самоуверенность откликается болью в груди.
– Я уезжаю потому, что у моего мужчины неожиданно освободился вечер. Если у тебя все, я закончу, ладно? Там уху варят, хочу успеть попробовать до отъезда.
Димка пятится, пожирая меня странным болючим взглядом. Дверь хлопает. Я без сил оседаю на высокий матрас. Ну и встряска, блин. Просто на ровном месте!
Пока Гатоев добирается, я получаю разрешение на полет и ем злосчастную уху в компании раскрасневшихся под майским солнцем подчиненных. И только когда Муса сбрасывает «Я на стоянке», чуть перевожу дух. Выхожу к нему. Маню пальцем. Он удивленно вскидывает брови, но послушно идет за мной к вертолетной площадке, на которой стоит мой Робинсон.
– Только не говори, что мы полетим.
– Только не говори, что ты трусишь, – растягиваю губы в улыбке. И конечно, как я и ожидала, Гатоев, вызывающе подобравшись, выпячивает грудь колесом. Эти мужики – такие мужики, боже. Посмеиваясь, киваю на дверь. Уже сидя в вертушке, провожу предполетный инструктаж и связываюсь с наземными службами, каждой своей клеткой ощущая при этом, что Гатоев внимательно за мной наблюдает.
И все-таки он боится. Его страх выдают судорожно сжавшиеся пальцы, когда мы взлетаем.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, женщина. – бросает он. А я игриво веду бровью. Хорошее настроение возвращается. Хорошо, что я его позвала. Приезд Мусы зафиналил этот день лучшим образом.
Летим в закатном солнце. Пролетаем зеленый только-только оживший лес, черные заплатки полей, разлинованные артериями дорог. И по большей части молчим. Но это так правильно… Просто он. Просто рядом. Как и должно быть.
– Амалька, – зовет отец, на коленях которого я практически задремала.
– М-м-м?
– Мама говорит, что у тебя кто-то появился. Это правда?
– Может быть, – морщу нос и чуть приоткрываю глаза. Ресницы фильтруют проникающий сквозь ажур липовой кроны свет. Но тот все равно слепит. Перед глазами расплываются пятна. Лето в разгаре. Мы с Гатоевым, считай, три месяца вместе. Отрицать очевидное глупо.
– А ты вообще как, собираешься нас знакомить? Гляди ж, помру, и не узнаю зятя.
– Пап! Перестань. Знаешь ведь, как я не люблю эти разговоры.
– Любишь – не любишь, а против фактов не попрешь. Мне уже лет сколько! – ворчит отец, перебирая узловатыми пальцами мои влажные от испарины волосы.
– Неважно. Потому что ты у меня – бессмертный. Точно тебе говорю.
Папка хмыкает. Я потираюсь щекой о его бедро.
– Не обманывайся, Амалька. Иначе потом будет невыносимо.
– Ну пап! – хнычу жалостливо. Мне на физическом уровне претят такого рода разговоры. Я не хочу, не могу думать о том времени, когда мои родители тихо уйдут. Что бы там ни говорил папка – к этому просто невозможно быть готовым.
Отец тяжело вздыхает, но, следуя моей просьбе, все же меняет тему:
– Помнишь, в детстве ты вся помещалась на эти качели? А теперь гляди как вымахала, ноги волочатся по полу.
– Ты б еще вспомнил, когда я у тебя на сгибе локтя лежала! – фыркаю и снова блаженно жмурюсь.
– Что вспоминать? Я и не забывал, как ты на меня пускала слюни... и не только их, надо заметить.
– Фу, пап.
– Так ведь я ничего не придумываю. Что было, то было, – смеется тот.
– Мр-м-м.
– Ты погляди на нее… Глаза закрываются. Похоже, этой ночью тебе
