— Угомонись, Петруша, раз уж так получилось, закругляй свой спич, обедать будем!
Тот глянул, не то, чтобы зло, но неодобрительно. И Евгения тоже это отмечает. Раньше она не придала бы этому значения: подумаешь, кто-то на кого-то посмотрел с неодобрением. Теперь видит, и удивляется своей прозорливости. Она будто стремительно взрослеет, поняв, что теперь она женщина, которая не может больше плыть по течению, а должна не только заботиться о себе, но и осматриваться вокруг… Понадобится ли ей это когда-нибудь она не знает, но в свою копилку наблюдений аккуратно складывает.
— Персонально прошу у Евгении Андреевны, — обращается к ней президент, — за то, пьем за неё и чокаемся водой, но это тоже общее решение — в рабочее время обходиться без спиртного!
Теперь и Евгения замечает, что на столах нет ничего, кроме ситро, колы, лимонада и… пива!
— Пиво есть, — соглашается Валентин Дмитриевич, проследив за её взглядом, — но оно — тоже безалкогольное.
— Я очень рада! — искренне говорит она — сегодня не придется насиловать себя и принимать внутрь столь нелюбимый ею алкоголь, но другие? Неужели президенту удалось сплотить вокруг себя принципиально новый коллектив?
Она замечает и удивление американца. Должно быть, он кое-что по-русски понимает, и это никак не вяжется с его представлением о русских. Чтобы здесь, в России, его встречали прохладительными напитками!
Когда все выходят из-за стола, перед Евгением будто ненароком оказывается Эдуард Тихонович. И он явно навеселе. Ну вот, теперь все становится на свои места, а она чуть не испугалась, что попала куда-то в другое измерение.
— Для вас, конечно, закон — не закон? — замечает она.
— А у нас с собой было, — говорит он словами Жванецкого и опять так оглушительно хохочет, что идущий следом за нею американец испуганно вздрагивает, теряет ориентацию и с размаху налетает на него.
— Айм сорес! — бормочет он ошарашено.
— Эдик, — обращается к нему президент, — если ты не научишься убавлять свою громкость в приличном обществе, придется тебя во время застолий оставлять в офисе, для охраны.
Тот немедленно умолкает. К счастью, он стоит от шефа довольно далеко и ничем не выдает себя.
Валентин Дмитриевич окружает американца усиленной заботой, а к Евгении подходит главный бухгалтер.
— Ирина, — она протягивает руку.
— Евгения.
— Если не возражаете, часов после трех я забегу к вам, — говорит она в какой-то особой певучей манере. — Пошепчемся, познакомимся поближе. Нас ведь в фирме совсем мало, мы должны держаться друг друга.
Евгения согласно кивает.
— Мы могли бы посидеть в моем кабинете, — продолжает Ирина, — но это такой проходной двор! Мы с Ладой, — она кивает на стоящую поодаль миловидную женщину, — за день так устаем от посетителей, что от посетителей, что готовы уединиться хоть в туалете, чтобы от них отдохнуть!
Евгения ещё не привыкла сидеть одна. Много лет люди вокруг нее, шелест бумаг, телефонные звонки знаменовали собою привычную деловую обстановку, а здесь… Трудно привыкается — быть одной. Даже просматривая папки с чертежами и фотографиями, она нет-нет, да и прослушивается: не идет ли кто-нибудь по коридору к её кабинету?
Но Ирина все равно появляется неожиданно.
— Здравствуйте, в вашей хате! — шутит она, открывая дверь. — Как вам понравился интерьер?
— Выполнен с большим вкусом.
— Спасибо, — довольно говорит она, опускаясь в кресло, — я, знаете ли, когда в университет поступала, до последнего раздумывала, куда мне идти: в экономисты или в дизайнеры? Эти акварели я на нашем Арбате выбирала. Эти акварели я на нашем Арбате выбирала. Согласитесь, написано ребятками небесталанными. В принципе, и фирме они обошлись недорого, и помогли талантливой молодежи дожить до стипендии или до родительской зарплаты… А как вам бар?
— Вы имеете в виду тот, что в кафе? — спрашивает Евгения, подбирая слова. — Но же в него не заходили.
— Я имею в виду ваш бар. Тот, что куплен на, так сказать, представительские деньги.
Евгения уже откровенно ничего не понимает.
— Мой бар? Представительские?
— Ладно, не буду вас больше мучить! — Она отодвигает в сторону с обычной полки вазу с шефскими гвоздиками, пустую хрустальную пепельницу и открывает незаметную за ними дверцу.
— Вот это да! — ахает Евгения — А как же ваш сухой закон?
— Так я же говорю вам, представительские! То есть, на случай, если к хозяину кабинета придет важный гость. Разве главный бухгалтер — не важный?
— Важный. А там и рюмки есть? — Евгения пытается заглянуть в шкаф поверх её плеча.
— И рюмки. И посуда. — Ирина открывает другую дверцу — этакий мини-сервант. — Есть и где эту посуду помыть.
— Я видела. А спальни здесь нет?
— Спальни нет. Есть комната отдыха, но в кабинете у шефа. Хватит словес! — решительно говорит она. — Пора знакомиться!
Вынимает из кармана юбки апельсин и большую шоколадку.
— Пожалуй, коньяк — это круто. А вот "Мадеру" можно попробовать.
— Сюда никто не зайдет?
— Валентин Дмитриевич такой привычки не имеет. Он предварительно звонит… Я у вас первый гость или к вам уже кто-то заходил?
В её голосе звучит плохо скрываемый интерес.
— Были. Начальник охраны пытался преподать правила дурных манер.
— Он вам понравился?
— Как может понравиться такой хам?!
У Евгении мелькает мысль, не слишком ли она откровенничает с незнакомым человеком, но её возмущение манерами Эдуарда Тихоновича так велико, что она не хочет отказать себе в удовольствии высказаться по этому поводу. В конце концов та, кто увлекается подобным мужчиной, должна быть готова к тому, что не совсем другим женщинам он может понравиться!
— Кому поп, кому попадья… — неопределенно говорит Ирина и вдруг, будто открывается клапан котла, и горячий пар со свистом вырывается наружу — так начинают клокотать в ней эмоции. — Я — идиотка! Круглая дура. Знаю ведь, что он за человек, но с каждой, вновь появляющейся женщиной я стараюсь сойтись накоротке, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию и выведать, не положила ли она глаз на дорогого сердцу Эдика?! Это как болезнь, от которой нет лекарства: хочешь — горькую пей!
По щеке её скатывается слеза.
— Я же видела, как он на вас смотрел! И подумала: ещё одна!.. Вы его выгнали?
— Я вежливо попросила его покинуть кабинет.
— Теперь он станет вас преследовать, пока не добьется своего… Так было и со мной.
Она задумывается. Какая-то мысль её тревожит, но она пока её не высказывает.
— Не замужем?
