Там Наташа, которая сплетничает вместо обеда, визажистка Маша, которая вечно всем недовольна, но по сути человек хороший. Там ассистент фотографа Влад, милый студент первокурсник, который оттачивает на нас мастерство флирта. Там модели, на которых я порой смотрю, как смотрела раньше на близнецов. Там Орлов, который просто готов болтать ни о чём в любое время дня и ночи. Готов выпить кофе после работы или уйти на обед и поесть шаурмы, сидя на лавочке.
Григорий Орлов был фотографом и владельцем студии «О», ему было около тридцати или тридцати пяти лет, и иногда он сидел на стуле в самом непрезентабельном углу студии и молчал, глядя в пол.
В такие минуты мне казалось, что он по кому-то тоскует.
Уже через неделю после того, как я появилась в «О», мы с ним подружились настолько, что пили кофе на моей кухне. И впервые в компании мужчины я не боялась быть совращённой, потому что ни разу Орлов на меня косо не посмотрел. Напротив, он высмеял мои тощие ноги, пушистые волосы и пионерский прикид, пообещал, что непременно с этим разберётся, а потом уснул на моём диване в кухне-гостиной. И утром, когда я проснулась, его уже не было. Мне не пришлось неловко намекать на то, что пора бы свалить, или придумывать «важные дела», по которым я должна отлучиться именно сейчас.
Гриша был жутко уютным и простым и стал лучшим, с чего началась моя новая жизнь. Будто талисманчик на удачу — новый друг. Фотограф Орлов из студии «О», где я теперь работала и почти наслаждалась жизнью.
Настолько же, насколько Орлов не походил на Ивана, он мне нравился. Вроде волосы курчавые, как у Королёва, но длиннее и безумнее. Намного темнее. Глаза совсем тёмные, темнее, чем у Дмитрия. Орлов был выше, худее, и совсем не привлекал меня ни одной своей чертой, как мужчина. И может именно потому, после первой своей провальной съёмки, которую в итоге пришлось совсем перенести, я покорно доверилась и позволила себя «изменить».
— Ну что, ребят, — объявил Орлов, когда я вытерла последнюю слезу по поводу сорванной съёмки.
Злая модель, которую красили как попало и причесали ужасно, сидела с огромным куском пиццы в руках и даже на её лице была жалость ко мне. А это значило, что всё действительно ужасно.
— У Лизы сегодня был плохой день, согласны? Она боролась, как могла, но увы, всё было тщетно, но мы её не виним, верно?
— Неверно, — почти хором выдохнули злая модель, дизайнер и стилист.
Я снова икнула и из глаз полились слёзы, а Наташа, Гриша и ассистент Владик бросились меня гладить по голове, больно дёргая за волосы.
— Ну… ну, с кем не бывает, — усмехнулся Гриша. — Полагаю, пора Лизе помочь. Как вы смотрите на то, чтобы привести её уже в порядок?
Я вытаращила глаза на Орлова, а он радостно подмигнул злой модели, которая отложила пиццу и сделала огромный глоток колы.
— Господи, да! — воскликнула она. — Я сделаю сто тысяч сторис и это будет моя месть! Эта крошка выйдет отсюда богиней!
— Тут нужно пройтись комбайном по непаханому полю ржи, — покачал головой стилист.
— Я за нашими залежами, — вздохнула Наташа и куда-то ушла, а вернулась волоча за собой стойку с одеждой всех цветов и фасонов.
— Это что?.. — я кивнула на кучу цветастых тряпок, в которой уже рылся стилист:
— Это одежда, Золушка ты наша. Хватит уже ходить, как Мэри Поппинс. Твои платья — это трындец.
— Иногда мы портим вещи, которые нам дают бренды и приходится их выкупать, — кивнул Орлов. — Немного накопилось.
— Это очень дорого?
— Разберёмся, — он кивнул девчонкам, которые топтались с ножницами и фенами наготове и я просто откинулась в кресле, готовая ко всему.
Мне вдруг стало так хорошо.
Я не просто размечталась о будущем, я была уверена, что выйду отсюда другим человеком. Правда, другим.
Что меня и оденут, и причешут, и накрасят, и от этого моя жизнь не просто изменится, а заиграет новыми красками, и всё прошлое навсегда померкнет.
Я стану действительно другим человеком. Счастливым.
В моём понимании это было настоящее колдовство.
Глава 34. Бокальчик вина для Мамушки
Музыка гремела так, что болели уши, но я этого почему-то будто бы не замечала. Мне хотелось ещё громче, чтобы потом выйти на улицу вместе с Наташей и злой моделью Вероникой, и там словить совершенный кайф от глушащей тишины.
Девчонки был по-настоящему красивые, и я бы в других обстоятельствах, чувствовала себя рядом с ними, как рядом с Оксаной (хоть она и одевалась в совершенно другом стиле, никак не подходящем для походов в клубы), но сегодня я была такой же.
Я вливалась в эту новую компанию, как нельзя лучше. Была такой же яркой, крутой и чувствовала себя комфортно. Мне не казалось, что на меня пялятся, что меня будут обсуждать или осуждать в очереди в бар. Что на входе пафосный охранник смерит презрительным взглядом или вроде того. Я вообще была полностью в своей тарелке и на своём месте.
И ко мне то и дело подкатывали, на меня смотрели, как на ровесницу, а не как на взрослую тётю. Я привыкла быть взрослой в двадцать два! Няня, да ещё и у такого количества детей не может быть малолеткой. Мне было удобно казаться старше, чем я есть. И вот… я среди своих.
И молодые парни, совсем «зелёные» по сравнению с тем же Иваном, Дмитрием или даже Орловым — теперь кажутся вполне обыкновенными. И я им кажусь совершенно подходящей, для подката. И это не страшно, просто в этом нет ничего страшного, верно?
Мы просто танцуем, ничего больше, а потом прощаемся навсегда и это нормально.
Нормально… как же мне понравилось быть нормальной.
Мы с Наташей и Вероникой вышли из шумного бара в два часа ночи без малейшего желания спать и просто побрели по тротуару, глубоко дыша прохладным после жуткой духоты, воздухом.
— Какой ужас… я впервые была в баре… и танцевала. И пила. Что я пила?
— Коктейли, ты пила Маргариту… ве-есь вечер! — пропела Вероника.
— Маргариту… Ана… тольевну, — вздохнула Наташа. — Впервые?… Впервые…
Наташа остановилась и потянула нас к лавочке, перед спящим уже фонтаном.
— Почему? — она была такой пьяно-спокойной, а Вероника смотрела на меня с таким вниманием, что во мне заговорили благодарность и «Маргарита Анатольевна». Я кивнула, будто давая добро самой себе.
— Я выросла в очень… очень строгой семье. У меня мама — религиозная фанатичка, без шуток. Не христианка или типа того, ну то есть она не ходит в церковь…
— Секта? — Вероника вздёрнула брови. — Моя мама была в «пятидесятниках» после того, как брат сел за наркоту.
— Ну… что-то типа того. С детства я работала в яслях при этой самой… назовём это церковью. Ходила в юбках в пол, с длинной косой. А ещё туда приходили брошенные женщины, такие одинокие матери, которым изменили мужья, или бывшие жёны алкоголиков и… у них как бы забирали детей, и они совершали паломничества, молились и работали… в общем это называли реабилитацией, но на самом деле, я бы не сказала, что это было так. Я помню до сих пор всех этих детей, если честно. Хоть и не стоило бы.
И вот мне семнадцать, я закончила школу, хоть мама и настаивала, чтобы я её бросила после девятого и устроилась в «церковь». Там были вакансии, ну… совсем смешные зарплаты плюс еда, и очень много работы. Это как рабство, не меньше. И все очень этого ждали. А я взяла и после одиннадцатого класса поступила в ВУЗ и просто сбежала. Это был настоящий побег, с пустыми карманами. Мне помогла одна из женщин, которых «спасала» «церковь». Она дала мне какие-то деньги, не знаю, что на неё нашло.
Мама была в бешенстве, когда я сбежала. Она… вроде как приехала и устроила сцену. Худая, бледная, в платочке, с серыми волосами. Она стояла во дворе общаги и кричала на меня, что я лишила церковь рабочих рук, ради большого города и распутной жизни.
— И?.. — Вероника с ногами забралась на лавку и уставилась на меня так, будто ничего интереснее не слышала.
— И я ушла, хлопнула дверью, а она… ну вроде как началось очень странное дело… история… в общем мама поехала к своему духовному наставнику и сказала, что её дочь попала в руки бесов и всё такое. И её этот наставник придумал план по моему «излечению».
