Я прикрыла вас покрывалом, доктор, чтобы вы не озябли. Извините, если что?
Ничего, Марта. Спасибо тебе, — отвечаю я медсестре, сонно протирая глаза. — Пожалуй, я пойду уже… Всего хорошего.
Та отступает, чтобы пропустить меня, но внезапно снова заступает мне дорогу и произносит:
А вы знаете, доктор, она, — кивок в сторону кровати, — как будто бы знает, когда вы к ней приходите… У нее ускоряется сердечный ритм, — женщина смотрит мне в глаза, как бы подтверждая верность каждого сказанного слова. — Сначала мы думали, что это совпадение, случайная реакция организма, но теперь сомневаться не приходится: Ханна рада вашим визитам.
От недосыпа моя голова ощущается тяжеловесной и полой, словно опустевший деревянный бочонок — каждое слово Марты отдается в нем неумолчным «бум-бум», и я полагаю, что она, верно, просто разыгрывает меня… а, может, просто я сам слышу лишь то, что желаю услышать.
Марта, это невозможно! — говорю ей со снисходительной полуулыбкой. — Фрау Вебер даже не знает, кто я такой.
Однако это не мешает ей радоваться вашим визитам! — твердо припечатывает женщина и отступает в сторону. Молча выхожу в коридор и несколько раз порываюсь тем или иным способом словесно отреагировать на это абсурдное заявление Марты, но так и не нахожу нужных слов и потому просто ухожу.
Не знаю, можно ли верить в подобное, но Марта никогда не казалась мне легкомысленной любительницей странных розыгрышей, а поэтому я до утра ворочаюсь в своей постели, впервые дав волю мыслям, которые, если уж снова быть честным с самим собой, выглядят все страннее и страннее. Похоже, Ханна Вебер — это моя персональная «кроличья нора», в которую я ненароком угодил, сам о том не подозревая…
Через два дня после после почти невероятного заявления Марты Ханц у меня с Вероникой планируется свидание: мы собираемся сходить поужинать в миленький ресторанчик на Плерерре, а потом просто посмотреть фильм у девушки на квартирке. И я с ужасом осознаю, что тягочусь назначенной встречей и необходимостью в очередной раз разыгрывать из себя доброго парня, которому есть до Вероники хоть какое-то дело. На самом деле я давно уже осознаю, что если и чувствую к Веронике хоть что-то похожее на симпатию, то это скорее дружеское расположение и привычка. Я привык быть влюбленным в нее! При этом что значит это самое «любить» я так толком и не понимаю… По сути я никогда еще никого не любил — вот та самая обескураживающая истина, явившаяся мне той бессонной ночью в окружении своих полубредовых мыслей. «Марк Штельбергер, а вы вообще умеете любить?» задаюсь я мучительным вопросом, направляясь к палате Ханны. Не могу уйти, даже не заглянув к ней…
Марты нет на ее привычном месте, и я без стука (разве же человек в коме может ответить вежливым «входите») вхожу в палату, опешив на секунду от присутствия в оной некой посторонней фигуры, неподвижно застывшей у кровати Ханны. Фигура женская… и при этом знакомая. Мелисса? Нет.
Вероника? — ошалело восклицаю я. — Что ты здесь делаешь?
Девушка даже не оборачивается, продолжая изучать спящее тело на кровати внимательным, задумчивым взглядом.
Решила посмотреть на свою соперницу? — произносит она с вопросительной интонацией, хотя слова звучат скорее как утверждение.
Чувствую, как вся кровь отливает от моего сердца и устремляется прямо в голову. Даже хорошо, что Вероника не смотрит на меня… Что я могу на это ответить? Идиот, полагал, что она даже не подозревает о существовании Ханны, как же я просчитался, недооценив своих родителей — естественно те должны были рассказать ей обо всем.
Не знаю, что здесь можно сказать и потому упорно молчу. Ноги почти ватные — еле держат.
Как долго ты знаком с ней, Марк? — наконец задает мне вопрос Вероника, все так же не смотря на меня.
Три недели.
Три недели, — повторяет она полузадушенным, хриплым голосом. — Три недели, и ты готов изменить ради нее всю свою жизнь, — она неверяще качает головой. — А мы, Марк… мы с тобой знакомы пятнадцать лет, и большую часть их них я влюблена в тебя… но ради меня ты и пальцем пошевелить не хотел, — от спокойствия ее полухриплого голоса меня даже мурашки пробирают. Складывается впечатление, словно все слезы она уже выплакала, и эта ее безучастная покорность судьбе ощущается на порядок хуже, чем если бы она лила слезы и кричала на меня. — Знаешь ли, это очень обидно, Марк… если не сказать больше. — Вероника сжимает руку в кулак и ударяет ей себя в грудь, словно хочет унять жгучую боль, поселившуюся в сердце.
Дело вовсе не в Ханне, Вероника…
Ханна… Ханна, — повторяет девушка имя своей неподвижной соперницы, словно хочет прочувствовать само звучание ее имени.
Дело вовсе не в ней, — повторяю я снова, хотя знаю, что это не так. Все это время в ней одной и было все дело! Только в ней одной.
Не надо, Марк, — Вероника наконец оборачивает ко мне свое осунувшееся, посеревшее лицо. — Не надо лгать мне, ладно? Ты забыл, как долго мы знаем друг друга: я могу читать по твоему лицу, как в книге… и я вижу, что ты мне лжешь. Не надо этого делать, милый. Разве же я не заслужила правды? — неживая полуулыбка. — Не делай все еще хуже, чем оно уже есть.
Идеальные черты лица Вероники сейчас представляются мне какими-то помятыми и изломанными, словно мазки на картине импрессиониста, от этого даже немного не по себе. Нет, мне сильно не по себе, но она права: ложь — это не выход. Ложь — это всегда бесконечный тупик, из которого есть только один выход…
Ты просила меня о втором шансе, — глухо произношу я, — я дал его тебе. Нам, — быстро поправляюсь я. — Я действительно пытался, ты должна знать об этом. Но… я не могу, больше не могу… сам не знаю, почему, но я вдруг понял, что…
Что не любишь меня больше? — приходит мне на помощь Вероника. — Не бойся, говори, как есть. Я к этому готова, — потом она машет головой и добавляет: — Наверное, я готова к этому уже давно, просто не решалась себе в этом признаться. Ты любил меня хоть когда-нибудь, Марк? Я должна это знать.
Эти ее слова даже меня самого поражают до глубины души — я и не предполагал, что Вероника может задаваться такими вопросами… Как давно она подозревает то, о чем сам я начал догадываться лишь несколько дней назад?
Ты знаешь, что да, — снова лукавлю я. — Ты всегда была особенной для меня… Не сомневайся в этом.
Она не верит мне — это видно по глазам — но и не противится этой лжи: иногда горькие пилюли лучше принимать подслащенными…
Но сейчас я понимаю, что моей любви было недостаточно, — хочу подойти к Веронике, но ты останавливает меня взмахом руки. — Ты достойна большего, Вероника. Ты достойна настоящего чувства… такого, чтобы до головокружения, до мурашек по коже… Чтобы ради тебя совершали немыслимое! Чтобы любили как никого прежде.
Эти слова исторгают из горла девушки надрывный всхлип и она снова ударяет себя кулаком в грудь.
Именно так я тебя всегда и любила, Марк, — шепчет она через силу, — и люблю… Но ты прав, я достойна большего. Не хочу быть той, которая стоит на твоем пути… — Вероника тяжело и мучительно дышит. — Знаешь, я думала, что смогу делать вид, что у нас все хорошо… что твое поведение не повергает меня в смертельную панику… лишь бы только быть с тобой, Марк… Лишь бы быть с тобой. Но быть с тем, кто тебя разлюбил, это, как оказалось, еще хуже, чем оставаться одной.
