и взял в свои руки ее ледяные подрагивающие ладони. На пальцах мелкие порезы, кровь…
— Что произошло?
— Ничего, — всхлипнула она и предприняла попытку выдернуть руки, но он не дал, сжав их еще сильнее. — Отпусти.
— Да что случилось-то? — нахмурился он. — Откуда порезы?
— Тебя не касается.
— Ты из-за этого плачешь?
— Сказала же — не твое дело.
Понял, не дурак, девочка психанула. Вздохнул, предвидя сложный разговор. А потом не терпящим дополнительных пояснений тоном решил донести до нее произошедшее:
— Да, я молча ушел утром и не появлялся весь день, но на то были свои веские причины. Ты здесь не при чем.
Очень сложно переключиться, стать по щелчку другим. Никогда он не просил прощения, никогда не оправдывался и никогда не носился с женскими истериками. В лучшем случае великодушно давал перебеситься, а в худшем…
Ну не такой он человек! Глупо просить барана не бодаться, такова его природа.
Сейчас же он можно сказать переступал через себя, свои принципы, и странное дело — почему-то не чувствовал себя при этом каким-то не мужественным.
Может, даже наоборот, снова ощутил, что все делает правильно.
— Ну не злись, — смягчился он и вознамерился провести ладонью по ее заплаканному личику, но она резко встала и, сложив руки на груди, подошла к двери. Встала к ней спиной. Плакать перестала, но смотрела на него затравленным волчонком, вся ссутулилась.
— Веснушка, ну прекращай…
— У меня имя есть! — прорычала она и вдруг преобразилась: распрямила плечи, задрала подбородок, несмотря на то, что тот слегка подрагивал. — Прошу называть меня по имени, как и я называю по имени тебя.
— Хорошо. Аглая. — Он тоже поднялся и подошел к ней ближе. И хоть сейчас ни ситуация, ни ее настроение явно не располагали для интима, он он очень захотел дотронуться до ее губ. Поцеловать. Пропустить сквозь пальцы спутанные рыжие пряди. Захотел… Да много чего. Так много всего и сразу. По-взрывному.
Сделав еще шаг, завел руки за ее спину, сжал то, что аппетитно торчало чуть ниже поясницы. «Идеальный размер, святые небеса, как там все… идеально».
— Я соскучился вообще-то, — прикрыв глаза, прошептал ей на ухо, потом прошелся губами от мочки до ключицы.
Она стояла, повернув голову, тоже сомкнув веки и почему-то дрожала. Тонкие ручонки болтались вдоль тела — даже не обняла.
Артуру не нравилось все, что с ней происходит. Даже не так — тревожило. И еще он ощущал незнакомое прежде чувство вины за свое скотское поведение утром.
Скольких он прежде обидел своим равнодушием? Сколько их вот так злились и плакали?
Вот она — не спустила с рук. А сколько их об этом промолчали? Проглотили, переболели в одиночестве.
Он же просто выпроваживал их всех после секса, даже не спрашивая, чего хотят они. Не думал. Не хотел думать. А теперь вдруг озарило, что помимо его чувств есть еще чьи-то еще.
— Вообще-то у меня новость хорошая, — целуя ее шею, проговорил он. Говорить — это последнее, чего он сейчас хотел, но объясниться был должен.
Ему до головокружения нравилась эта странная рыжая девочка, которая то самозабвенно танцует, то ревет без причины. Непонятная. Да и к черту, разберется, распознает, времени полно. Не число Фибоначчи, всего лишь человек.
Ставший ему вдруг таким неожиданно дорогим.
Он явственно представил, как свозит ее куда-нибудь в Париж, на Бали. Покажет мир. Она же дальше своего носа ничего не видела.
Три дня, неделя, месяц у них будет — все равно, он хочет быть с ней все это время. Не сколько ее даже, а с ней. Оказалось, есть она, эта разница.
— Ну не злись, — повторил произнесенную ранее фразу, ощущая себя полупьяным от сокрушающей близости. Остатки разума потухали как светлячки на рассвете. — Больше я так не сбегу, обещаю. А теперь к новости, да? Ты, конечно, решишь, что я умом поехал, признаться, я сам так думаю…
— Уходи, Артур, — тихо, но твердо произнесла она, по-прежнему не поворачивая головы.
— Да я же сказал — не повторится подобное. Каюсь, осознаю, готов понести наказание.
— Уходи!
Наконец она посмотрела на него, и он опешил от того, какой она может быть, оказывается. Жесткой, даже жестокой. И это ее преображение но на шутку его встревожило.
— Что-то не так?
— Все не так, я просто… перегорела, — безразлично дернула плечом. — Я слишком долго тебя любила, действительно слишком. Мечтала, чтобы ты стал моим первым. Мечта сбылась, время придумывать другую, но уже не с своим участием, прости.
— Полегче на поворотах, крошка, я уже понял, что ты не в духе, — попытался отшутиться он, но выражение ее лица заставило его мигом перестать хохмить.
— Уходи.
Ледяная. Ноль эмоций. Абсолютный безжизненный ноль.
И если раньше он видел в ее глазах обожание, сейчас там плескалось что-то похожее на… разочарование?
Крушение надежд?
Ненависть?
Он поверить не мог во все происходящее.
Она бросает его?
Тогда, когда он расписался в своей по отношению к ней слабости? Когда вдруг понял, что не хочет без нее?
Послала?
Ну нет, быть того не может. Он помнил, как она целовала его, как смотрела, еще вчера же. Буквально плавилась в его руках… Может, он циничный и бессердечный ублюдок, но не идиот. Она несколько лет любила его и вчера он в этом убедился. Тут явно что-то не чисто.
…А потом увидел в корзине для бумаг осколки своей кружки. И почему-то именно они, а не ее слова, убедили его в том, что она говорит правду.
Перегорела…
И это не задело, нет, это было… больно. Где-то там, внутри его казалось бы равнодушной, пропитанной цинизмом души.
Но не носил бы он гордое прозвище Дзен, если бы не умел мастерски брать себя в руки. И он взял — выпрямился, заложив ладони в карманы джинсов, резким кивком головы отбросил упавшую на глаза челку. И выдавил пусть восковую, но все-таки усмешку:
— О'кей, как знаешь, — хрустнув
