Я открываю дверь и не успеваю даже ничего сказать, потому что меня тут же сворачивает от жёсткого удара в живот.
— Ох, бля… — сиплю, согнувшись, а потом двое бравых парней подхватывают меня под локти и затаскивают глубже в мою же квартиру.
— Вот и я так сказал, когда понял, что арест Руслана, моего сына, если ты вдруг не знал, — дело твоих рук, Герман, — слышу ледяной надтреснутый голос.
Фадеев переступает порог и входит в квартиру вслед за своими молодцами. В обуви, козёл, да по чистому полу.
Он расстёгивает своё чёрное пальто и подходит ближе, пока его парни парни крепко меня держат. Смотрит с презрением. Его лицо за последние несколько дней заметно постарело и осунулось. Рот будто застыл в гримасе, напоминающей отвращение.
— Что ж ты, Герман, — говорит негромко, с глухим присвистом, — я тебя в люди вывел, а ты, сука, как был ментом, так и остался?
Его кулак приходится мне в челюсть. Антон — мужик крупный, жилистый, но я бы его в узел завязал быстро. Однако есть один момент, а точнее два — амбалы, что держат меня под руки.
Рот наполняется кровью, а языком я чувствую, как нижний передний зуб уже на так твёрдо стоит в челюсти. Блин, за время работы в полиции ни одного зуба не потерял, хотя всякое бывало, а тут… жалко.
— Тебе стоило больше времени уделять воспитанию твоего сына, Антон, — сплёвываю кровь на пол, стараясь не попасть на ковёр, но рот снова наполняется металлическим привкусом. — Он вырос подонком. Таким, как он, самое место в тюрьме.
И, конечно, за эти слова мне снова прилетает под дых. Приступ кашля сковывает грудь, и я уже готов благодарить этих бравых парней, что держат меня. Иначе бы распластался уже.
— Два эпизода с сомнительным согласием, одно изнасилование и одна попытка группового. Это не считая хранения наркотиков, угроз, хулиганства. Как думаешь, твой Русланчик — всё ещё милый мальчик? — поднимаю глаза на Фадеева, чуть прокашлявшись. Я могу себе представить его чувства. Он отец, да. А ещё я, как отец девочки, могу представить чувства того, чью дочь фадеевское отродье изнасиловало.
— Он засранец, да, но он мой сын! — Антон переходит на крик. Он, вижу, на пределе тоже. — Каким бы говнюком не был! Сын! А тебя я считал товарищем!
— Это я спас ту девочку, которую они толпой по лесу, словно дичь, гнали, Антон. Которую опоили и хотели по кругу пустить. Юная невинная девчонка, а не шлюха, как сказал тебе твой сынок. И я видел глаза твоего сына тогда на дороге. Видел его взгляд. Я таких, Антон, видел. Не раз видел. Мне жаль, но он преступник. И, поверь моему опыту, он не кается. И не станет.
— Надо было сказать мне, Герман! — хватает меня за грудки и встряхивает. — Мне!
— Я пытался! Ты не слушал, Антон. Не хотел слушать. А твой полудурок снова поймал её — девчонку эту. Если бы не тот парень, хер знает, что бы от неё осталось после твоего ублюдка.
— Блядь! — Фадеев звереет и с размаху бьёт кулаком в стену. Хватается за волосы и рычит, словно зверь.
Рука в хлам, конечно. Мат в три этажа. Понимаю его ярость.
Я ведь реально пытался иначе. Но этот уёбок Фадеев-младший точно бы сломал мою Женьку. Да и Шелест уже уцепился.
Антон, психанув, сваливает, оставляя меня на попечении своих парней.
Бьют долго.
Я уже едва ли не начинаю отъезжать, скрючившись на полу. Оно бы легче было, но так хоть башку прикрою, насколько смогу.
Уходят парни, аккуратно прикрыв за собою дверь. Ну спасибо и на том. Однако, всё же закрыть за ними надо.
Раз-два-три, Герман, давай, поднимай свою жопу.
Тяжко.
Перед глазами двоится, мутит. Сотряс, наверное.
Тело как после мясорубки. Сказал бы, что будто меня отпинали — так меня и отпинали.
В коленно-локтевой кое-как доползаю до кресла и там поднимаюсь. Сначала на колени. Передышка. Потом на ноги.
Вроде держусь. Хотя и штормит знатно.
Путь к ванной занимает дольше обычного, приходится держаться за стены. Но с горем пополам мир таки приобретает очертания.
Зеркало в ванной сообщает мне, что рожа у меня такая, что из дому несколько дней придётся не выходить. Глаз уже спрятался в тёмно-фиолетовом тоннеле, а губа будто у Катьки первые сутки после посещения косметолога.
Вроде больших рассечений нет, обойдёмся без швов. Да и вообще без больницы. Оклемаюсь сам. Сейчас спиртом ссадины промою и спать. А утром посмотрим.
Но решение я меняю, когда поссать получается с кровью. Суки, всё же хорошо отбуцкали. Видимо, почки зацепили.
Умываюсь и вызываю скорую. Беру документы, карту, пару трусов и сменную футболку — вдруг придётся в больнице на день-два задержаться.
Хорошо, что приезжают быстро. Меня от боли уже начинает сворачивать и потряхивать. Колют что-то и пакуют. И едва я спиной касаюсь кушетки в карете скорой, тут же отрубаюсь. Будто в бездну проваливаюсь. Может, вкололи чего, а может, силы закончились.
Очухиваюсь уже в палате. За окном светло, значит, ночь проспал уже. На соседней койке похрапывает какой-то дед.
Пошевелившись, замечаю в своей руке иглу с трубкой. Тело ноет, и это сто пудов на обезболе.
Рядом на тумбочке моя папка с документами и телефон. Дотянувшись, нажимаю боковую кнопку и смотрю на время.
Шесть утра.
Нехило я провалялся.
— Доброе утро, Герман Васильевич, — в палату входит медсестра — женщина лет пятидесяти с добрым лицом и мягкой улыбкой.
Неужто такие ещё остались в государственных больницах? И даже не в педиатрии.
Приятно удивлён.
— Здравствуйте, — пересохшее горло сипит.
— Как вы себя чувствуете? — вешает мне на палец какую-то штуковину и смотрит внимательно на цифры.
— Живой вроде. Всё же на месте?
— На месте, — улыбается. — Скоро придёт доктор и всё расскажет.
И действительно, через полчаса ко мне заглядывает врач. Сообщает, что в целом я не сильно и покорёженный. Сотряс, чуть левую почку зацепило, но в норму должен прийти быстро. Однако, новость, что мне придётся дня три-четыре минимум побыть в больнице, обрадовала не шибко.
Но делать нечего. Пишу Роману, что пока он главный, но чтобы булки не расслаблял. А потом позволяю себе отключиться. Надо спать, чтобы сил набраться, а то у меня в последнее время в принципе проблемы с тем, чтобы нормально поспать.
Так большую часть дня и дремлю. То поесть, то поспать. Вынужденный, блть, санаторий. После обеда я даже сажусь и играю с дедом-соседом в шашки.
И лишь часов в пять вспоминаю, что обещал Кате вечером заехать.
Набираю ей и поясняю ситуацию. Катя советует мне сменить больницу на частную клинику, волнуется, что я не успею оклематься к пятнице, потому что мы вместе собирались на форум. Ну и желает скорее поправляться.
Признаться, после разговора остаётся какой-то осадок. Не то чтобы мы с Катей были не разлей вода, но мне, наверное, было бы приятно, прояви она чуть больше беспокойства.
Или это я такой капризный просто стал? Совсем уж разнежился и разбаловался.
— Герман Васильевич, — минут через сорок меня будит медсестра, тронув за плечо. — К вам тут пришли.
— Женщина? — поднимаю бровь, удивляясь, что Катерина всё же нашла для меня минуту в своём плотном графике.
— Ну до женщины, как мне кажется, ей ещё далековато, — усмехается. — Но рвётся к вам так, будто от этого зависит её жизнь. Я бы одумала, что дочка, но она по имени вас…
Договорить она не успевает, потому что в дверях появляется Женя. Бледная, а на щеках румянец яркими пятнами горит. А в глазах… так просто и не перечислить… Столько волнения, страха, переживания. И всё обо мне.
У меня у самого дыхание перехватывает. В груди будто фейерверк взрывается, когда она так смотрит. Кровь начинает быстрее по венам течь, нагревается. Никто и никогда так не смотрел на меня. Ни жена, ни дочь, ни Катя.
И это не может не вызвать ответной реакции. Не пробивать все те слои, что я выстроил из логики. Резко, будто стрелой. А там всё и само обрушивается, стоит этой бреши появиться.
