Ознакомительная версия.
— Ну, как знаешь. А красиво бы смотрелось — с тремя гитарами. Ты стоя хочешь петь или на стул между нами сядешь?
— Да ну, на стул, — встряла в разговор так и не ушедшая «кормить народ» Филимонова, — что ж она — на стуле будет, как неприкаянная. Лучше вы все втроем на ступени сядьте. Ступени на сцену высокие, очень хорошо смотреться будет. Да и сцены как таковой нет, чтоб на ней втроем восседать. Значит, я так предлагаю: вы с гитарами — на верхней, а Аня на средней ступени. Свободно, вольготно, будто отдохнуть присела. Ближе к людям… А мы столики подальше отодвинем, чтоб она не пела в жующие рты. Чтобы достойное пространство было… И вот еще что, ребята! Я свет в зале слегка притушу, а на столы свечи поставим. В общем, нагоним романтики — жуть…
Остаток дневного времени прошел незаметно — после репетиции еще и за столом в зале посидели, смакуя Олежкину стряпню. Сеня с Веней пропустили по рюмочке, она же категорически отказалась их поддержать, и без того на душе хорошо было. Хоть и волнительно. И вовсе не хотелось гасить этого волнения расслабляющей «рюмочкой», наоборот, плавала в нем, испытывая странное удовольствие-предвкушение. Вдыхала в себя воздух, и сладко ныло внутри, звенело колокольцами…
Когда зал наполнился народом, Катька дала отмашку — все, пора, начинайте. Прошли между столиками, уселись на ступенях, как и договаривались — Сеня с Веней вверху, она — чуть ниже. И впрямь, Катька хорошо придумала — будто отдохнуть присела, как уставшая цыганка. Ну, или хиппи великовозрастная… Хотя хиппи романсов не поют…
Небрежным жестом перекинула через плечо шаль, помедлила, прежде чем кивнуть Сене с Веней. Оглядела зал с грустной улыбкой…
Тихая публика собралась, интеллигентная. Сидят, жуют, поглядывают на них со снисходительным любопытством. И лица в сиянии свеч такие выразительные… Вон там, в уголочке, наверняка старые любовники сидят. Лица трагические, задумчивые — расстаются, что ли? А за тем столиком — четверо, игривые девчонки и два серьезных мужичка, по всей видимости, только сейчас познакомились. Уж слишком девчонки стараются показаться интересными, умные загадочные рожицы строят. А эти — наверняка семейная пара… Взгляды — в тарелки, полная отдача еде, и никакой друг для друга романтики — пройденный этап…
Вскинула подбородок вверх, глянула на Сеню — давай. И вступила в знакомые гитарные аккорды — голос понесся над залом высоко, нежно, звонко…
Утро туманное, утро седое…
И — поплыла. Уже ни столов, ни лиц — ничего не видела. Только чувствовала — летит, летит голос, и та самая интонация летит, ее собственная, и не ворожба, и не молитва… Та, что сверху была дана да долгие годы маялась, боясь о себе напомнить. И вот — засияла жемчужиной. Сама раковина, выходит, заматерела, огрубела, коркой соли покрылась, а жемчужина, глядите-ка, жива…
Очнулась — от легкого шума рукоплесканий. Улыбнулась, благодарно глянула в зал. И — зацепило что-то… Ага, глаза. Внимательные мужские глаза, острые, чуть насмешливые. Где она их видела, эти глаза? Так и втягивают в себя… Неужели знакомый кто-то?
Потом пела — и чувствовала их на себе. Нет, они не сбивали, наоборот… Получалось, для них и пела. И «Бубенцы», и «Нет, не люблю я вас…», и «Он говорил мне…». Где, где она видела эти глаза?
Потом вдруг обнаружила — никто уже не ест и не пьет, все лица к ней развернулись. Много лиц — в сиянии догорающих свеч. Удивленных, грустных, мягко улыбчивых. И ладони, как бабочки, порхают над лицами. Ага, это они ей — рукоплещут… Будто просят — еще, еще…
И этот, с глазами, тоже рукоплещет. Но словно отдельно, словно сам по себе. Тихо, задумчиво рукоплещет, будто не замечая своего жеста. И — смотрит, смотрит…
Вдруг ей захотелось похулиганить. Глянула на него — ну, ужо погоди… Подняла голову вверх, тихо спросила у Вени:
— Ты «Лилового негра» Вертинского сможешь?
Он согласно кивнул головой, дал короткую команду Сене — «Лилового негра» давай.
Вообще-то она побаивалась романсов Вертинского. Тут особая деликатность нужна — как бы не перейти грань… Чуть перехватишь с бабскими эмоциями и превратишь молитву в фарс. Надо осторожно пройти, как по лезвию ножа…
Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?..
Ох, прости меня, гений Вертинский. Прости, что прикасаюсь. Но пою, как чувствую эту грань — между карикатурой и примитивизмом. Гениальную грань…
* * *
Ага, улыбнулся, наконец! Нет, но где она видела эти глаза? Лицо-то совсем незнакомое…
— Еще раз «Ямщика», пожалуйста! — всплеснул из зала просящий мужской голос.
Она кивнула, соглашаясь. Запела… Ей и самой этот романс нравился, хоть он и мужской по сути. Зато интонации разгуляться есть где…
Ямщик, не гони лошадей!..
О-па… А вот это уже лишнее — своя, личная слеза в голосе. Господи, как бы допеть, не расплакаться. Да, некуда спешить. Да, некого любить. Но нельзя плакать. Смешно. Допела, и слава богу. Все, хватит, хватит…
Поднялась со ступеньки под шум аплодисментов, неловко поклонилась, быстро прошла меж столиками, скрылась в подсобке, где давеча репетировали. За спиной тут же распахнулась дверь — разве от Филимоновой скроешься…
— Ну, ты даешь, Каминская…. Всю душу наизнанку вывернула, зараза…
— Тебе понравилось, Кать? — спросила, не оборачиваясь, торопливо смахивая слезу.
— А то! Ну вот откуда в тебе это, скажи? Такая, блин, чертовщина в голосе, прости меня, господи… Что-то такое… — пошевелила она перед лицом толстыми пальцами, — даже не знаю, как определить…
И с тем же вопросом к вошедшему в подсобку Вене:
— Вот что в ее пении такое особенное, а, Вень? Вроде и голосишко — не Мария Каллас…
— Это такое особое обаяние голоса, Кать, — тихо объяснил Веня, — не всем дано… В простонародье талантом называется.
— Слышь, Каминская, чего люди говорят — талант у тебя! А ты, дура, зачем-то в наш финансовый поступила! Я тебе тогда еще говорила — надо было в Гнесинку когти рвать!
— Ага, сказанула. Только в Гнесинке меня с романсами и ждали.
— Ну, не в Гнесинку… Еще куда-нибудь, где поют, какая разница… Еще-то пойдешь петь? А то народ просит…
— Нет, Кать, хватит на сегодня. Устала я, переволновалась. И то — чистой воды авантюра с моей стороны. Завтра уж, с новыми силами.
— Что ж, понимаю. Может, хочешь чего? Чай, кофе? А то давай по коньячку вдарим, а?
— Нет. Я домой пойду, поздно уже.
— Ага… Ну, давай… Ой, погоди! Я ж с тобой еще не рассчиталась!
— В смысле? — подняла она на Филимонову удивленные глаза.
Ознакомительная версия.
