— Ну, пока, малыш, — прошептал он. — Я скоро вернусь… Я очень тебя люблю.
Томми все еще сильно скучал по сестренке, и он не смог скрыть от Мэрибет свою тихую печаль, когда она забралась к нему в машину.
— Что-то случилось? — в ее голосе чувствовались забота и беспокойство.
— Нет.
Он был растроган тем, что она заметила его состояние, и, хотя говорить на эту тему ему совсем не хотелось, ответил:
— Я приводил в порядок… могилу Энни.
Я иногда езжу на кладбище. По-моему, мама этим довольна, а мне это совсем не трудно и даже приятно… мама не может там бывать.
Он улыбнулся и посмотрел на свою подругу. Она снова была в просторной длинной рубахе, но на этот раз Мэрибет надела шорты.
— Знаешь, я рассказал ей о тебе. Мне кажется, она все слышит, — добавил Томми, снова ощутив, как уютно ему в обществе Мэрибет.
Он был рад поделиться с ней любым своим секретом — без всяких колебаний, без всякого стеснения. Она была совсем рядом, как часть его — как будто он уже сто лет ее знал.
— Энни мне недавно приснилась, — вдруг сказала Мэрибет, и он застыл, пораженный ее словами.
— И мне тоже. Мне приснилось, будто вы вдвоем идете по берегу озера. Мне было так хорошо, — откликнулся Томми, и Мэрибет кивнула.
— А мне она велела заботиться о тебе, и я пообещала ей, что я обязательно буду заботиться. Знаешь, это похоже на цепочку. Энни ушла, и вместо нее появилась я, и она попросила меня присмотреть за тобой. А после меня будет кто-то еще… и так будет продолжаться всегда — вереница людей, которые проходят через нашу жизнь. Я думаю, что в тот раз я пыталась сказать тебе именно это. Ничто не вечно, но этот людской поток через твою жизнь никогда не прервется… как река. Скажи, это очень глупо звучит?
Она повернулась к нему, ожидая, что он рассмеется над ее дурацкими философствованиями, но Томми был серьезен. Они оба были слишком мудры для своих лет — и не без причин.
— Да нет, совсем не глупо. Мне только не очень нравятся слова про поток людей, которые приходят и уходят. Лучше было бы, если бы они оставались. Я бы хотел, чтобы Энни жила, и я не хочу никого после тебя, Мэрибет.
Что плохого в том, чтобы остаться в чьей-то жизни надолго?
— Мы не всегда можем оставаться, — серьезно ответила она, — рано или поздно приходится уходить. Как Энни. Понимаешь, не всегда есть возможность выбора.
У нее-то как раз такого выбора не было — она была связана со своим ребенком лишь на некоторое время. Когда-нибудь ей придется уехать, а ребенок будет жить какой-то своей, отдельной жизнью, с приемными родителями.
Поэтому-то ей и казалось, что в жизни нет ничего вечного.
— Мне это что-то не нравится, Мэрибет, — возразил Томми. — Всегда нужно остановиться в какой-то точке.
— Кто-то останавливается, кто-то идет дальше. Мы должны просто любить друг друга, пока можем, и учиться друг у друга, пока не настанет время расставаться.
— А мы? — спросил Томми слишком серьезно для шестнадцатилетнего мальчика. Но Мэрибет казалась ему взрослой и умудренной житейским опытом, он чувствовал это. — Ты считаешь, что мы должны чему-то друг друга научить?
— Может быть. Может быть, мы нужны друг другу именно сейчас, — мудро ответила она.
— Ты уже многому меня научила — про Энни, про то, что нужно уметь отпустить умершего, что я должен любить ее, где бы она сейчас ни была, и все время носить ее образ в своей душе.
— Ты тоже очень мне помог, — промолвила Мэрибет и внезапно замолчала.
«Снова она говорит загадками», — подумал он.
Когда они уже подъезжали к озеру, ребенок зашевелился снова. После первого раза это случалось уже не однажды, и она успела привыкнуть к знакомому и такому приятному ощущению. Ничего подобного она никогда не испытывала, и ей это нравилось.
Томми расстелил на песке подстилку, которую захватил из дома, и Мэрибет накрыла импровизированный стол. Она сделала сандвичи с яичным салатом — его любимые, как оказалось, — испекла шоколадный торт и достала из багажника сумку с фруктами, бутылку молока, которое пила в последнее время довольно часто, и минеральную воду. Они оба были голодны и решили поесть прямо сейчас.
Потом они улеглись рядышком на подстилку и снова стали болтать — на этот раз о школе, о друзьях, о родителях и о том, чем бы им хотелось заниматься в жизни.
Томми сказал, что хотел бы повидать мир, но пока был с отцом только в Калифорнии и Флориде в деловой поездке. Она же никуда не ездила, но призналась в том, что ей хотелось бы посмотреть Нью-Йорк и Чикаго. Оба они мечтали побывать в Европе, но Мэрибет сомневалась в том, что когда-либо туда попадет.
У нее вряд ли появится возможность путешествовать, и даже ее переезд в этот городок стал для нее событием.
Они поговорили и о войне в Корее, и о тех их знакомых, которые там погибли. То, что всего через несколько лет после предыдущей войны Америка уже оказалась втянутой в следующую, и ей, и ему казалось дикостью.
Они оба помнили Перл-Харбор, хотя им было всего по четыре года. Отца Томми не призвали по возрасту, но отец Мэрибет воевал в Иводзиме. Мама страшно волновалась, но он вернулся домой целым и невредимым.
— А что ты будешь делать, если тебя призовут в армию? — спросила она.
— Сейчас? Или когда мне будет восемнадцать? — Томми, казалось, смутил ее вопрос.
Это было вполне возможно — ведь война в Корее могла и не закончиться через два года.
— Когда угодно. Ты пойдешь?
— Конечно. Как же иначе?
— А я бы не пошла, если бы была мужчиной. Я против того, чтобы на войне погибали люди, даже ради каких-то высоких идей, — твердо сказала Мэрибет, заставив его улыбнуться.
Иногда она была такая смешная. У нее, казалось, были сформировавшиеся взгляды на все на свете — подчас довольно забавные.
— Это потому, что ты девочка. У нас выбора нет.
— Выбор должен быть всегда. И рано или поздно ты перед ним встанешь. Квакеры, например, в армию не идут. Мне кажется, они умно поступают.
— Может быть, они просто боятся, — задумчиво произнес Томми, вспоминая все те представления, которые впитал с молоком матери.
Но Мэрибет не хотела соглашаться с ним.
Она ничего не принимала на веру до тех пор, пока не убеждалась в правоте того или иного суждения.
— Я не думаю, что они боятся. Мне кажется, они просто искренни перед самими собой и перед своей верой. Я бы отказалась идти в армию, если бы была мужчиной, — упрямо сказала Мэрибет. — Война — это кровавая бойня.
— Нет, ты бы не отказалась, — усмехнулся Томми. — Ты бы воевала, как все остальные.
Тебе бы пришлось это делать.
— Может быть, в один прекрасный день люди не будут делать то, что им «приходится» делать. Они будут спрашивать себя, разумно ли это, а не просто выполнять то, что им скажут.
