— Вот! — похвастался приведший меня толстяк. — Чего нашел. Хороша?
— Недурна, — согласился его партнер и обратился к Марии Алексеевне: — Вы утверждали, что все обитатели дома здесь, и вдруг Гришаня находит… Где, кстати, ты ее нашел?
— В ванной. Пошел, понимаешь, в туалет и нашел. Нечаянно. О черт! Зачем пошел-то и не сделал.
Гришаня развернулся и скрылся за дверью. Я все время боялась, что он изложит подробности нашей встречи, и с облегчением проводила взглядом его спину. Понятно, что он ушел не навсегда и обязательно расскажет, как нашел меня в обнимку с унитазом. Но по крайней мере не сейчас.
Его товарищ отвел глаза от закрывшейся двери и продолжил в адрес Марии Алексеевны:
— Видите, как у нас получается? Пошел Гришаня в туалет и нашел целую девушку. А ведь это мог быть и я. Не повезло. А все почему? Поверил я вам, что в доме больше никого нет, и не пошел искать.
Он сокрушенно покачал головой, и Мария Алексеевна, пытаясь оправдаться, сказала чистую правду:
— Я просто про нее совсем забыла.
Мент не поверил, а зря. Она действительно забыла, и неудивительно. Почему обо мне не сказал Лешка, я тоже могла предположить, но вот отчего молчала Таня?
— Итак, кто вы такая? — строго спросил парень.
— А вы? — парировала я не менее строго и, пройдя мимо него, села на лавку между Таней и Лешкой. Таня опасливо покосилась на меня и попыталась отодвинуться. Лешка по-прежнему не реагировал на мое присутствие.
— Знаете свои права? — прищурился мент.
— О чем вы? — ответно прищурилась я. — Просто интересуюсь, с кем разговариваю.
Парень весело хмыкнул и зыркнул в угол на другого мента, но тот ни на что не обращая внимания, совещался со своей трубкой. Тем не менее весельчак, очевидно, получил какой-то невидимый постороннему знак, потому что, привстав, вытащил из заднего кармана штанов удостоверение и, предъявив мне, как положено, в раскрытом виде, представился:
— Старший лейтенант Петров.
Я, в свою очередь, назвалась, и старший лейтенант Петров занес мои данные на какой-то официальный бланк.
— Кем вы приходитесь хозяевам дома?
— Знакомая.
— С кем конкретно поддерживаете отношения?
— Я учусь с Алексеем Истоминым.
— Что делаете в доме?
— Приехала погостить по приглашению Алексея.
— Давно знакомы с обитателями дома?
— Да нет, до приезда сюда никого не знала.
— Вы знаете, почему мы здесь?
— Нет. (Внимание, Алька, будь начеку.)
— Когда вы в последний раз видели Градова?
— В полдень за обедом.
— Позже не видели?
— Нет. (Спокойно, спокойно.)
— Где вы провели остаток дня?
— В отведенной мне комнате.
— Чем занимались?
— Спала.
— Спали?
— Да. Мне нездоровилось.
— Значит, из комнаты вы не выходили?
Я отрицательно покачала головой, и мы помолчали. Молчали не только мы с лейтенантом. Тишину в комнате прерывали только нечастые невнятные звуки из угла, где помещался человек с телефоном. Петров глубоко вздохнул, и я приготовилась отвечать на очередную порцию вопросов.
— Вы не удивляетесь моим вопросам?
— Нет. — Я позволила себе легкое движение плечом.
Петров прищурился:
— Вам что-то известно?
— О чем? (Внимание!)
— О происшествии.
— Нет.
— Но вы ни о чем не спрашиваете?
— Какого вопроса вы ждете?
— Ну, например, что случилось?
— И вы получите возможность прорычать в ответ: «Здесь вопросы задаю я!»
Разозлился. Вот и хорошо. Пусть немного попыхтит и даст мне собраться с силами перед главным вопросом.
— Эти слова в плохих фильмах о милиции говорит следователь, — весело произнес Петров. Что-то уж слишком быстро он с собой справился. Догадался, что я нарочно его злю?
— А бывают хорошие фильмы о милиции? — продолжала я его дразнить.
— Наверное.
— И что же в них говорит следователь?
— Не важно. Это не моя роль.
— В каком смысле? — Я даже немного растерялась.
— А в том, что я не следователь.
— А кто? — снаивничала я. Кто же не смотрит боевики и не читает детективы?
— Оперуполномоченный, — попался Петров.
— Опер? Знаю. Расторгуев поет: «Прорвемся, опера».
— Вот-вот, — обрадовался Петров и сразу без перехода ошарашил меня вопросом, которого я ждала и который все равно оказался неожиданным: — Что вам известно о смерти Глеба Александровича Градова?
Я вздрогнула и покачала головой. Петров смотрел мне в лицо темными глазами в щеточках рыжеватых ресниц и настойчиво ждал ответа.
— Ничего. — Мой голос прозвучал глухо, и я прокашлялась. Мария Алексеевна всхлипнула, и я непроизвольно протянула руку через Таню, положила ее на пальцы Марии Алексеевны с зажатым в них платком и тихо погладила. Лешкина мама заплакала в голос, а я вдруг устыдилась своего жеста и отдернула руку, чувствуя, как щеки заливает румянец. Таня поелозила рядом, снова пытаясь отодвинуться от меня.
— Но вы знаете, что он умер? — снова вступил Петров.
— Да.
Он умер. Я знаю, что он умер. Как же тяжело, как невыносимо тяжело. Господи, как же мне тяжело. Он умер.
— Откуда? — приставал Петров.
— Вы сами только что сказали.
Вот когда он завелся по-настоящему. Сжал зубы, играя желваками, стиснул пальцами авторучку. Раздался треск. Петров бросил на стол обломки авторучки, несколько раз глубоко вздохнул, спросил сдавленным от бешенства голосом:
— Но вы не удивились?
— Не очень удивилась. Правда, я не думала, что он умер.
— А что думали?
— Думала, что с Глебом Александровичем что-то случилось.
— Почему?
— Все здесь, а его нет, зато много милиции. Здесь и в кабинете.
Необходимость отвечать докучливому оперу, следить за тем, чтобы не допустить оплошности, отвлекала меня от раздирающей боли, заставляла мобилизовать все силы, и я мало-помалу по кусочкам собирала себя, начинала соображать, яснее видеть окружающее.
Петров хотел еще что-то спросить, но в это время открылась дверь и его, видимо, позвали, потому что он встал и, спросив взглядом разрешения у человека в углу, вышел. Мужчина с телефоном занял место Петрова и погрузился в разложенные на столе бумаги, не переставая крепко сжимать в пальцах телефон.
Радуясь передышке, я прислонилась спиной к стене, вытянула скрещенные ноги и закрыла глаза. Мне было о чем подумать. Лешка сидел рядом, все такой же безучастный. И я думала о том, что отец выдал ему мою тайну и Лешка возненавидел меня. Возненавидел за правду обо мне и за то, что я скрыла эту правду от него.
И еще я думала, стараясь отогнать эту мысль, мог бы Лешка убить отца? Если бы отец повторил те гадкие слова обо мне, которые презрительно выплюнул мне в лицо. «Нет, нет», — убеждала я себя. «Да, да», — говорил кто-то злой внутри меня. Лешка способен убить и за меньшее, если дело касается тебя. Глупости, чтобы убить, надо быть совершенно особым человеком, другим. Лешка не такой. Конечно, Лешка не такой, он не стал бы никого убивать нарочно. Тем более отца. Но Лешка горячий и всегда сдерживает себя, не позволяет себе гневаться, а такие, если сорвутся, перестают себя контролировать. Он схватил эту дурацкую статуэтку и ударил…
