Под разными предлогами Лили почти целиком забросила всякую благотворительную деятельность в комитетах, где она состояла, отказывалась от любых встреч и ленчей, чтобы иметь возможность бежать к Каттеру по первому его зову. Он мог, добираясь на метро с Уолл-стрит и обратно, все же провести с ней днем около часа: это время стало единственным, когда они голыми лежали в кровати. Однако он жестоко дозировал этот их единственный час удовольствий, ссылаясь на ленчи, на которых обязан был присутствовать. На самом же деле он явно предпочитал их сопряженные с неизменным риском встречи на людях постельному комфорту. Предпочитал, потому что тогда мог чувствовать свое превосходство над ней — ведь ему бывало достаточно просто притронуться к ее локтю, чтобы увести от остальных, особенно когда в их число входил сам Зэкари.
Иногда Каттер нарочно становился совсем рядом с Лили, блистающей королевскими шелками, сверкающей драгоценностями, играющей своими рассыпавшимися по спине волосами (теперь она носила их только так), добрых полчаса беседуя с Зэкари о каких-то скучных делах и прекрасно зная, что все это время она только и ждет от него сигнала. А он, даже не извинившись, переходил к другому собеседнику. То были самые лучшие моменты, самые лучшие вечера, когда он лишал удовольствия их обоих и, в лучшем случае, мог на прощание коснуться губами ее щеки, сознавая при этом, что в любой миг, стоило ему только моргнуть, имел полную возможность заставить жену своего брата опуститься на колени у своих ног, чтобы принять его жадными губами.
После рождения Мэкси Эмбервиллы купили загородный дом под деревянной кровлей на Атлантическом побережье в Саутгемптонских дюнах. Лили обожала проводить там лето, в его неторопливости было нечто английское: вечерние чаепития, стрижка роз, крокет, ежедневная партия в теннис на кортах закрытого Мэйстоунского клуба, члены которого своими тихими голосами и приятными манерами так разительно отличались от невоспитанных нью-йоркцев. Летом у нее всегда находилось больше времени для детей, и по вечерам в будни, когда Зэкари довольно редко мог приезжать из города, она чаще всего предпочитала никого не приглашать и ужинать в одиночестве. После ужина она иногда любила босиком пройтись по пляжу: песок под ногами оставался все еще теплым, и можно было шагать, ни о чем не думая. В такие моменты Лили бывала почти счастлива. Теперь же, только представив себе июль и август нынешнего, 1958 года, которые должны, если не считать уикэндов, разлучить ее с Каттером, Лили начала лихорадочные поиски предлогов, чтобы остаться на лето в городе. Но таковых не находилось: не могла же она в самом деле отправить Тоби и Мэкси со всей прислугой, а сама остаться в городе с одной-двумя горничными якобы для того, чтобы Зэкари не было так одиноко… Да все тут же скажут, что это нелепо и, главное, не нужно, и прежде всего сам Зэкари.
Была только середина июня, а Лили не могла уже думать ни о чем другом, кроме надвигающегося ненавистного лета. Она механически выполняла свои привычные обязанности, стараясь не подавать виду, что мысли ее заняты совсем другим. Так однажды она танцевала с кровавыми мозолями на пальцах, но никто из сидящих в зале, видя ее постоянную улыбку, не догадался об ее муках.
Как-то раз она проснулась посреди ночи в тревоге: ей только что приснился кошмарный сон, который она, открыв глаза, забыла в ту же секунду. Сердце ее билось так сильно, что Лили вынуждена была приложить обе руки к груди, чтобы унять страх и привести мысли в порядок. По мере того как она пыталась вспомнить свой сон, сердце ее мало-помалу успокоилось. Что же все-таки могло ее напугать? Она лежала неподвижно, руки по-прежнему удобно покоились на груди. Стараясь дышать как можно глубже, Лили упорно искала ответа. Неожиданно что-то внутри дало знать ее плоти о своем существовании — такое до сих пор случалось с ней только дважды. И только дважды груди ее были такими, как сейчас: чувствительными и необычно теплыми, словно предчувствуя, какими тугими им предстоит сделаться в будущем.
Сомнений в том, чей это ребенок, у Лили не было. Все последние месяцы она лишь изредка позволяла Зэкари заниматься с ней любовью — ровно столько, сколько надо, чтобы избежать возможной семейной сцены. При этом всякий раз она тщательно предохранялась, чтобы не забеременеть. Другое дело Каттер: тут она безрассудно забывала само слово осторожность, как, впрочем, и все остальное.
Радость! Радость, не желавшая считаться ни с какими реальными трудностями, наполнила ее до краев. Разбудивший ее страх тут же улетучился. Счастливая — ничего подобного она не могла себе и представить! — она снова и снова повторяла про себя: «Это ребенок Каттера, наш ребенок». Хотя еще даже не рассветало, оставаться в постели она не могла. Подойдя к окну, Лили стала вглядываться в панораму города, в эти редкие мгновения суток небывало притихшего и темного: уже не чужая и одинокая цитадель величественных освещенных каменных громад, а город, словно окрашенный цветом ее единственной любви, единожды и навсегда. Город, где она впервые встретила Каттера, где зачала от него ребенка. Город, где она стала женщиной.
Каттер сел на край кровати и осторожно, с опаской обнял ее обнаженные плечи. Лили была словно нераворвавшаяся бомба: в любую секунду вся его жизнь могла взлететь на воздух от одного неосторожного прикосновения. С того момента, когда она рассказала ему о своей беременности, его охватила такая паника, что он оказался почти не в состоянии хоть как-то прореагировать на эту новость. Пока он молчал, давая обезумевшей от счастья Лили полную возможность выговориться, его мозг судорожно просчитывал все варианты.
При первых же словах Лили Каттер, углубившись в свои мысли, с внезапной, но исчерпывающей ясностью осознал: он и она существуют на двух разных планетах, которыми никогда не сойтись вместе. По-своему Каттер любил Лили — во всяком случае, настолько, насколько ему это было дано. В ней сосредоточивалось все, что привлекало его в женщинах, а ее врожденный аристократизм льстил его уязвленному самолюбию. Казалось, она создана специально ради его удовольствий. Роман с ней был чудесным чувственным приключением, и его страсть питалась отнюдь не одним затаенным злорадством отомстить Зэкари за все разом. При всем при том, на людях, она должна была оставаться для него табу: невестка, замужняя женщина с двумя детьми… И подумать, что теперь она беременна от него! Да одного этого достаточно, чтобы память о минувших месяцах их страстной любви тут же улетучилась из головы. В душе его оставалось место лишь для страха и решимости выпутаться из сложившейся ситуации, чего бы это ни стоило.
