Я снова в шоке. Он обращается ко мне сегодня так часто. Не ругает.
Не смотрит, как на провинившуюся. Неужели все дело в синяке?
— Не надо меня жалеть! — вскипаю мгновенно.
— То есть?
— Что есть, то есть!
Я вскакиваю и начинаю ходить по палате, чуть не подпрыгивая от того, как гулко бьется в моей груди сердце под пристальным взглядом мужчины.
— Синяк никуда не денется. Все. Только ждать, что пройдет.
— Я хочу знать, откуда он вообще взялся?!
— Зачем?!
— Бл… Потому что ты под моей ответственностью и ходишь битая, разукрашенная. Потому что первая и единственная обязанность любого настоящего мужчины не допускать подобное. Вот почему! — повышает голос Лорсанов.
Я застываю у окна, приходится даже прибегнуть к помощи подоконника, чтобы не скользнуть вниз, на пол.
Очень сильно меня поразили слова Лорсанова, его эмоции. Такие сильные, бурлящие. Как горная река — ледяная и от того обжигающая еще сильнее.
— А что, если… Если я это заслужила? Вела себя гадко. Недостойно. Сделала нечто ужасное?
— Что бы ты ни сделала, это не причина чесать об тебя кулаки. Любому. Ни одной причины не существует. И точка.
Ух…
Я как будто воспарила над танцевальным полом в самой сложной из поддержек партнера.
Улыбка коснулась губ.
— Что тебе принести?
Довлат хмурится.
— Ты говорил, тебе из дома нужно принести что-то личное. Что это?
— Эээ… Бритвенный станок. Мой бритвенный станок. От больничных одноразовых бритв у меня раздражение. Кожа сухая. Дерут нещадно.
— Хорошо, я принесу! — быстро направляюсь к выходу.
— Эй! — доносится мне в спину. — Ты так ничего и не сказала.
— Скажу. Принесу бритву и скажу. Обещаю… Пока!
Я выбегаю, пока не захотелось сделать глупости — поцеловать Лорсанова в его не слишком хорошо выбритую щеку.
Он прав, больничные станки нехорошо бреют. Всегда идеально выбритый, сейчас он обзавелся небрежными клочками щетины.
Принесу бритву…
Может быть, к тому моменту удастся собраться с мыслями и объяснить, как так вышло, что своим появлением я чуть не сорвала день рождения мачехи…
Довлат Лорсанов
Следующего появления Камиллы я жду с предвкушением, от которого закипает кровь. Даже друг отметил, что я выгляжу иначе.
— С таким настроем выпишу тебя из больницы уже через неделю.
— Еще целю неделю? Я думал, через три дня я буду уже у себя.
— Нет, мой друг. Пока ты только присесть можешь, ходить рано. Да и потом…
Сулим задумчиво листает заметки, качает головой.
— Ну, что еще?
— Думаю, сможешь ли ты рекомендаций придерживаться? Тебе запрещены нагрузки, а ты…
— Что я?
— С таким аппетитом выглядываешь в окно, в ожидании своей невесты, боюсь, как бы ты сразу не потащил ее в кровать. Для постельных подвигов рано, тем более.
— Хватит с меня твоих шуток. А еще… — сощуриваюсь. — Хватит поглощать все, что она готовит. Ясно?! Отъел себе харю, щеки до плеч свисает.
— Ты просто завидуешь, потому что сам сидишь на послеоперационной диете во избежание осложнений с ЖКТ.
— На твоем месте, дружище, я был бы осторожнее с едой и точно не стал бы злить Камиллу. Иначе ее еда сделает тебе плохо.
— Злить Камиллу? Какому кретину могла прийти в голову такая идея? Э нет, мой дорогой…
Чувствую, что он вот-вот скажет еще что-то. Это может мне не понравиться. Очень. Поэтому я перевожу разговор на другую тему, вспомнив и других общих знакомых.
Время от времени ко мне в больницу наведывается помощник из моего офиса. Но большинство вопросов можно решить и на расстоянии.
Я купил хорошо отлаженный бизнес, влил в него средств. Теперь компания грузоперевозок работает, как часы.
Есть рабочие нюансы, но со всем можно разобраться. Без лишнего головняка.
Для этого у меня есть директор. За что-то же я ему плачу, верно?
Пусть разгребает повседневные нюансы.
***
Я полон нетерпения. Словно назло, Камилла появляется через день, с небольшим опозданием.
Я жадно разглядываю ее с головы до ног, сегодня на ней не так много макияжа, что не может не радовать.
Она принесла мне бритвенные принадлежности и словно спешит уйти. Я же напротив, прошу ее остаться и подержать зеркало, пока буду бриться.
Камилла осторожно присаживается на край моей постели. Ее взгляд как теплый лучик, скользит по моему лицу. Чутко считываю ее эмоции и немного сбившееся дыхание, когда она отдергивает взгляд в сторону.
— Тебе неприятен шрам? Ты никогда долго не смотришь мне в лицо.
— Наверное. Да, поначалу, конечно. Но сейчас, нет, не в шраме дело. Просто неприлично долго разглядывать мужчину.
— Ааа… Эти правила. Но в танцах.
— Это другое.
— Ты танцуешь танго?
— В том числе.
В голосе Камиллы проносится грусть.
— Давай договоримся?
— Сразу говорю, нет! — выпаливает она.
— Что? Я еще ничего не сказал.
— Ты хотел, чтобы я научила тебя танцевать танго. Нет.
— Ну и с чего ты решила, будто я попрошу тебя именно об этом? Ошиблась, девочка.
Камилла густо краснеет.
— Я хотел попросить тебя о другом. Танцы и прочие нагрузки противопоказаны. Пока. К тому же не уверен, что получится.
— Думаешь, я плохой учитель?!
— Нет. Дело в другом. Я плохой ученик.
Снова ее лицо неуловимо меняется.
— Держи зеркало повыше. Так что насчет договора? — хочу добиться правды.
— Я же не могу согласиться, не зная.
— И отказывать, не зная, тоже не стоит. Поверь.
— Хорошо. Что это за уговор?
— Я разрешу тебе танцевать, — сам не верю, что произношу это. — Если ты будешь со мной честна.
— Ммм… У нас уже был уговор. От него не осталось и следа. Да и вообще! — вздыхает. — Натан вовсю тренируется с другой.
Камилла прикусывает губу, переводит взгляд в сторону. Она часто дышит, негодует, явно считая партнера предателем.
— Скоро соревнования?
— Да, — кивает, смахивая слезинки.
— Хочешь, я пойду смотреть вместе с тобой, как он проиграет?
Камилла смеется, потом добавляет:
— Но я бы никогда не желала Натану проигрыша. Никогда. Я бы хотела победить.
— Победить? Или танцевать?
— Но это одно и то же…
— Нет, не одно и то же.
— Все хотят победить!
— Да. Но не для всех занятия, например, теми же танцами — это смысл жизни. Ты знаешь много танцоров, которые посвятили этому целую жизнь?
— Точно не все. Я не совсем понимаю, куда ты клонишь.
— К тому, что тебе стоит понять, что для тебя значат танцы. Просто увлечение, способ сбежать на время или то, без чего ты не можешь жить и чувствовать себя счастливой. Не для меня. Для себя…
— Ооох, — выдыхает Камилла. — Слишком сложно. Можно я подумаю потом?
— Как тебе будет угодно. И все-таки, кто оставил на тебе синяк?
Девчонка мгновенно пересаживается подальше, словно боится, что ей и от меня влетит.
Это так злит, я бы не поднял на нее руку! Ни за что. Но охотно отлупил бы того, кто оставил на ее красивом личике синяк.
— Камилла. Просто скажи.
— Не могу. Не важно.
— Имя назови! — говорю строго. — Кто?!
— Это не важно.
— Для меня — важно. Ты вынуждаешь меня встать раньше срока и докопаться до истины самому.
Я медленно сажусь в кровати, хватаюсь за катетер, чтобы выдернуть его. Камилла вскакивает, топнув ногой:
— Тебе нельзя! Сулим говорил, что нельзя. Надо быть терпеливым, чтобы потом не было осложнений. Только хуже сделаешь!
— Так скажи, кто это сделал! — почти кричу.
Она смахивает пот со лба.
— Хорошо. Хорошо, я скажу. Только ложись обратно.
Сердце колотится как безумное.
— Имя?
— Зумрат Хадиевич, — неохотно называет имя отца. — Я испортила его любимой жене праздник. Опозорила ее. Он разозлился, и… — вздыхает. — Вот. Весь вечер я провела вдали от гостей.
Вот черт. .
Перед глазами темнеет.
Кажется, отец Камиллы совсем выжил из ума, если под чарами и влиянием второй жены начал лупить дочь…
