тихо поет хорошо знакомую колыбельную — и все отступает…через какое-то время я и не помню, что плакала.
Смотрю на бархатную, черную коробку, по которой провожу пальцем, а потом смотрю на нее через плечо.
— Что там?
— Подарок.
— А можно посмотреть?
— Конечно можно, душа моя.
Открываю и вижу невероятно красивый цветок — Ирис. Его лепестки переливаются при даже самом, казалось, незначительном попадании света, а сам он представляет собой тончайшую, филигранную работу. Даже в этом возрасте, я поражаюсь таланту того, кто это сотворил, плавно, аккуратно, покручивая в пальцах за тонкий стебелек.
— Какой красивый…
— Будь осторожна, Амелия, — шепчет на ухо тепло мама, — Украшения нужно принимать с умом.
— Что?
— Никогда не принимай ничего у того, кому не можешь доверять. Запомни, что мужчины так создают ловушки, и никогда не попадайся в расставленный капкан.
Я непонимающе смотрю на нее, мама лишь слегка улыбается, забирает цветок и кладет его на место, а потом указывает головой в сторону лестницы.
— Пойдем, я покажу тебе кое что.
Мне всегда казалось, что я знаю ее комнату наизусть, так как достаточно часто играю здесь, наряжаясь в ее красивые платья и рассматривая косметику, особенно пузырьки с духами. Часто они у нее были чем-то украшены и имели такую забавную «подушку» круглой формы, которая так и напрашивалась на «нажатие». Но оказалось, что в ее комнате была скрыта тайна, под ковром, на котором я так часто сидела. Мама снимает его ловко, отгибая на правую сторону, и я вижу кучу табличек с какими-то словами, выведенными ровным почерком. Для своего возраста я читаю просто отлично, даже обгоняю сверстников на два года, но все равно не успеваю прочитать все. Мама наживает какую-то комбинацию и таблички резко втягиваются в пол, после чего отъезжает верхняя деревяшка, за которой скрываются две небольшие дверцы с кодовым замочком. Снова те же манипуляции, после которых раздается глухой хлопок.
— Вау-у-у…
Реагирую бурно, открыв рот, расширенными глазами наблюдаю за тем, как мама открывает свой тайник. Улыбается…
— Запомни навсегда: если хочешь что-то спрятать, ставь шифр, который поймешь только ты. Ну или кто-то, кто должен его угадать. Никогда не ставь цифры, даты, дни рождения — их взламывают первыми.
— Но ты вводила цифры…
— Не совсем.
— А что ты вводила?
— Номера букв, с которых начинаются наши имена. Твое, мое, твоего брата и твоего папы.
— А в первый раз?
Мама на секунду замирает, потом смотрит на меня, снова вглубь своего ящика, грустно улыбается и укладывают коробку, тихо отвечая на мой вопрос.
— Радуга моего сердца.
— Что?! — кривлюсь, мама это замечает и начинает смеяться, а потом подзывает к себе.
— Так твой папа говорил про меня.
— Почему?
Конечно мне интересно это, но гораздо более интересно посмотреть, что же она там прячет? Я встаю рядом, старательно разглядывая темноту, но вижу только корешки похожих коробок, а дальше мама и вовсе меня отвлекает, шепча на ушко.
— Потому что Ирис означает «радуга» с греческого.
Морщу носик и трусь ушком о плечо, потому что щекотно. Мама начинает звонко смеяться, а потом выуживает из недр своей сокровищницы зеленую, внушительную коробку. Она такая же бархатная, как та, что я видела внизу, но больше похожа на чемоданчик, и я сгораю от любопытства увидеть, что внутри.
На такой же зеленой подушке крест на крест лежат две золотые палочки, похожие на ветки дерева, на концах которых тоненькие цепочки-висюльки, украшенные красивыми, красными камнями. Повыше них находится еще одна вещь, которая отдаленно похожа на тиару, только меньше, но она — это самое настоящее произведение искусства. Золотые завитки, листья из того же металла и море красных, ярких камней.
— Это принадлежит тебе, радость моя…
Я не сразу понимаю, но когда поворачиваюсь к ней, громко проглатываю слюну и переспрашиваю.
— Мне?
— Это называется «кандзаси» [2], — произношу незнакомое слово одними губами, что маму заставляет только шире улыбаться, — В стране твоего отца женщины предпочитают минимализм в вопросе украшений, если это не украшение для волос.
— Это…
— Это две заколки, — по очереди указывает на веточки, а потом дает еще одну визуализацию, как бы вставляя две невидимые палочки в свою прическу по бокам, — Их носят так.
— А это?
— Это гребень. Его можно носить по разному, зависит от прически. Видишь круг у него внутри?
— Да.
— Это знак семьи твоего отца, а камни их визитная карточка. Это рубин. Каждому ребенку, рожденному в семье твоего отца, полагается дар, чтобы вы никогда не забывали откуда родом.
— У Элая тоже есть заколки? Ему бы подошло…
Раздается тихий смешок, и мама слегка пихает меня в плечо.
— Нет, Элаю даровали кое что другое.
— Что?
— Какая разница? Ни он, ни ты не получите эти подарки, пока не станете совершеннолетними.
— Почему?! Я хочу носить эти заколки в школу!
Мама звонко смеется и собирается что-то еще ответить, но…
18; Декабрь
…На стол резко, громко и хлестко бухается толстенный том. Я вздрагиваю и теряю нить со своим прошлым, вместо того так нагло и дерзко возвращаясь в плачевное настоящее.
— Класс, я привлек твое внимание, — холодно чеканит Алексей, на которого я смотрю удивленно хлопая глазами, — Если не хочешь попасть впросак, советую изучить. Настоятельно советую.
Он поворачивается ко мне спиной и идет к выходу из столовой, а за ним поднимается и Максимилиан. Он даже взглядом меня не удостаивает, присоседившись к этому холодному куску льда. Это меня удивляет? Нет. Я предпочитаю не зацикливаться, вместо того читаю название "настоятельно" рекомендованной книги.
«Энциклопедия этикета».
«Неожиданно…» — еще пару раз хлопаю глазами, как вдруг раздается еще один, хорошо знакомый голос.
— Леша!
Даже не так, это визг.
«Адель…»
За ним еще один голос, принадлежащий…
«Роме…»
Боже. Фыркаю и отталкиваю книгу, обняв себя руками и уставившись на заснеженные холмики за окном. Видеть их желания нет от слова «совсем», и одно только радует: если они здесь, оргия отменяется. Он мне не соврал…
— Амелия?!
Слегка прикрываю глаза, но потом смотрю в сторону входа в столовую. Там находится вся компания: Алексей, Адель, Рома и Максимилиан. Поседений стоит дальше всех, на меня не смотрит, снова что-то печатает в телефоне, а вот взгляд Адель я чувствую, даже когда отворачиваюсь.
Раньше я никогда этого не понимала, но теперь все встает на свои места: вот почему ее так ненавидели «обычные» ученицы нашей Академии, из смертных так сказать. Она окатывает меня такой порцией своей надменности, в которой буквально сиреной орало: ты ничто-ты ничто-ты ничто. Моя бывшая подруга меня за что-то сильно ненавидит,
