отпускают замечания, восторженные.
— С такой фигурой и длинными ногами я бы пошла работать моделью, — вздыхает одна, довольно осматривает результат своей работы. — Красиво. Очень красиво и не перечеркивает ничего из того, чем наградила природа.
Наградила или наказала?
Какая разница корове, как она выглядит, если скоро ее превратят в стейк. Никаких иллюзий на счет Калмыка я не испытываю.
Есть у него свой корыстный интерес. Может быть, даже эго задето?
***
Дорога, которой меня везут, знакомая. Родные улочки почти не изменились, но асфальт положен новый, освещение хорошее. Поневоле втягиваюсь, крутя головой из стороны в сторону.
Охранник слева недоволен. У него на носу следы моих зубов, синяк наливается, и скула разбита Калмыком. Когда я поворачиваюсь в его сторону, он напрягается.
— У него тяжелая рука, — делюсь шепотом.
Охранник громко и сердито дышит, выдавая недовольство постукиванием крупных пальцев по колену.
— Тяжелее, чем у тебя, — продолжаю вдохновленно.
— Скоро на себе испытаешь, шкура, — цедит сквозь зубы. — Тебя долго искали.
— Ревин, не трепись, — одергивает его второй.
Я сижу между двумя лбами, пока машина катится по улицам родного города и тормозит у ворот отчего дома.
Глаза невольно пощипывает, я с трудом сижу на месте, подмывает вскочить и вылететь из машины, разглядеть все, пробежать по саду, который утопает под шапками снега.
— Приехали.
Охранники покидают машину первыми, мне нужно вылезти следом. Нарочно выглядываю с той стороны, где сидел Ревин.
— Подашь мне руку? Или я должна выпрыгивать из этого кабана?
Состряпав недовольную мину, протягивает крепкую ладонь, я опираюсь на его руку и не могу отказать себе в удовольствии щелкнуть зубами возле его лица. Он немного отшатывается.
— Сука, — шипит.
— У меня там полушубок остался. В машине. Подашь, Ревин?
— Шевелись, Ревин, — поторапливает его второй. — Живее давай!
Набросив песцовый полушубок, нарочно медленно направляюсь к дому. Территория освещена, снег расчищен и красиво блестит по обе стороны дороги к дому. Можно даже помечтать, что я, вся такая блистательная и роскошная, к себе домой возвращаюсь, и никто-никто мне не мешает. Где-то в кабинете наверху работает папа, по дому бродит толстенький и похрюкивающий от старости мопс Бро…
Даже дверной молоток в виде головы шута на месте. Стучу несколько раз. Мне открывают и приглашают войти, провожают в столовую. Стол накрыт для двоих.
— Руслан Тимурович сейчас спустится.
Я выбираю место во главе стола, накладываю салат, наливаю себе лимонада в высокий стакан.
За спиной — шаги.
Неторопливые, уверенные.
Лестница поскрипывает знакомо. Стараюсь не оборачиваться, добавляя к салату жареное мясо.
— Здравствуй, Моника. Заставила же ты меня попотеть, — на плечо опускается тяжелая рука с перстнем. — С возвращением домой, голубка моя, — стискивает плечо и хлопает по нижней линии челюсти. — Пересядь-ка.
— Это место Пименова Льва Николаевича. Папы нет. Значит, место — мое! — упрямлюсь.
— Место твоего отца в могиле, дорогуша. Хочешь отправиться за ним следом?
— Хочу поесть. Невежливо заставлять даму ждать и быть голодной. Меня не кормили.
Калмыченко хмыкает и обходит за стол. За год он раздобрел и стал еще более кряжистым. Кожа загорелая, рожа пышет здоровьем.
— Невежливо, согласен. Поужинаем.
Он начинает есть, время от времени смотря на меня, разглядывая. И чем дольше он на меня смотрит, тем меньше мне нравится его взгляд.
— А ты симпатичнее стала. На девку похожа, а не на жердь, — поглаживает подбородок задумчиво. — Будешь умницей в постели, оставлю тебе дом. Хочешь?
— Дом и так — мой. По праву должен быть моим!
— Верно, — посмеивается. — Папаша дом тебе завещал. Но получишь ты его или нет, будет зависеть только от тебя.
Ублажать борова в постели? Вот еще.
Калмыченко достает из кармана ключ и опускает его на стол.
— Ключ от ячейки в банке. Открыта на твое имя. Мне нужно то, что лежит в ней. Завтра ты ее откроешь, — произносит с угрозой. — А потом посмотрим, насколько ты готова сотрудничать и быть ласковой…
Ника
— Что в ячейке?
— Можно подумать ты, голубка моя, не в курсе.
— Не в курсе.
— Значит, узнаешь завтра. Ешь, ешь, тощая. Люблю, когда у бабы чуть пониже спины помягче. У тебя все-таки там маловато будет.
— Вадим работает на вас? — спрашиваю с досадой.
— Толковый малый, после первого же внушения понял, на чьей стороне нужно быть. Честно говоря, я уже почти не надеялся, что ты объявишься.
— Он не падал с лестницы. Да?
— Я в такие подробности не вдаюсь. Малец получил за то, что не смог убедить тебя сразу. Во второй раз подобных проколов он больше допускать не стал.
Выходит, у Вадима не было выбора? Или был? Невесту же он себе завел, она даже беременная! Это окончательно разбивает остатки моей детской влюбленности.
— Я хочу побывать на могиле у папы.
— Ты ничего там не найдешь.
— Хочу побывать, — упрямлюсь. — Никуда ваша ячейка не убежит.
Калмык откладывает приборы и смотрит внимательно.
— Думаешь, он с собой на тот свет что-то унес? Бесполезно! Мои люди все проверили.
— Ах вы… Вы могилу растребушили?
— Не я, мои руки чисты, — крутит в воздухе крупными ладонями.
— Конечно, у вас на такой счет имеются подчиненные. Вроде моего папы. И ноги тоже вы ему сломали.
— Голубка моя, я добропорядочный и законопослушный гражданин. Видела, какие улицы стали чистые, ровные. Это ты еще в центре не была. Плюс я строю школу и детский сад и вычистил от скверны наркоманский район, — хвастается. — И это все за один год! Да на меня люди молятся… Так что не надо наговаривать на меня! — качает толстым пальцем с массивным перстнем.
— Я хочу побывать на могиле папы. И я нужно вам живой.
— Но не целой, — хмурится мужчина, мигом теряя напускную доброжелательность и показывая свое темное нутро.
Меня накрывает паникой. Пытаюсь успокоиться, посчитать что-то, вспоминаю детали своего образа, воспроизвожу по памяти массивные, дорогие серьги, до самого последнего камешка.
Не помогает! Способ Дана не работает…
Мне нечем дышать, пульс зашкаливает.
Браслет начинает пищать.
— В чем дело? — приподнимается Калмык.
— Мне плохо. Дурно… Меня трогать нельзя. Сразу… дурно.
— Да твою же мать! Еще и
