Я киваю.
— Твоя мать внесла в завещание пункт, светлячок, что ты должна была унаследовать приют, когда тебе исполнится тридцать. Она сделала это для того, чтобы ты могла наслаждаться жизнью без бремени содержания приюта в рабочем состоянии. Это было обязанностью твоего отца, и он согласился. Они подписали контракт на этот счет.
Когда она открывает рот, чтобы заговорить, широко раскрыв глаза, я протягиваю руку и кладу ей на бедро, чувствуя легкость, с которой мои демоны оседают при одном прикосновении.
— Тсс, позволь мне объяснить.
На ее кивок, я продолжаю:
— Между ней и твоим отцом был договор, согласно которому он согласился, что, если с ней что-нибудь случится, Саймон позаботится о приюте и всех потребностях, пока тебе не исполнится тридцать, и это не станет твоей ответственностью… Это означает, что вся финансовая помощь, общее управление и документация были его бременем. Он нарушил этот пункт, и твоя мать позаботилась о том, чтобы в таком случае были внесены изменения.
— Какие изменения? — шепчет она.
— Там сказано, что если Саймон когда-либо пренебрежет, использует или откажется от приюта, то он автоматически перейдет к тебе. Это означает, что его шантаж и взяточничество являются прямым нарушением контракта. Отсутствие у него финансирования, независимо от состояния его собственного бизнеса, является нарушением и по закону договора приют уже твой. Он планировал, что ты не поймешь условия сделки, поэтому скрыл тот факт, что у него был действующий контракт с твоей матерью. И он продолжал бы делать это до тех пор, пока тебе не исполнилось бы тридцать. Он выдал бы тебя замуж за Джека, и брал бы деньги, которые предложил губернатор Харрис.
— Так это мое? — спрашивает она.
— Пока нет, должна быть официальная подпись и доказательства нарушения, которые у нас есть, и Саймон это знает. Он подпишет его без помощи адвокатов
— Ты так уверен?
— Да.
— И что именно от этого выиграл губернатор?
— Этого я не знаю, но Габриэль знает. И я планирую выяснить это в ближайшее время. Мария имеет к этому большее отношение, чем кто-либо думает.
— Твоя мать — настоящее произведение искусства.
— Она настоящая сука, если это то, что ты говоришь.
Эмери смеется, еще немного расслабляясь, уткнувшись в кожаную обивку машины.
— Ты мне нравишься вот таким, — шепчет она.
Я рискую взглянуть на нее.
— Каким “таким”?
Девушка пожимает плечами.
— Когда мы в подобной обстановке, ты не кажешься таким, будто мир давит на тебя.
Мои челюсти сжимаются.
— Потому что он этого не делает.
— Ты понимаешь, о чем я, Атлас, — она переплетает наши пальцы. — У тебя есть деноны, — ее слова звучат как легкий шелест воздуха. — Они следуют за тобой, но когда мы вместе, такое ощущение, будто кто-то раздвинул занавески и впустил немного света. Ты кажешься… не знаю, свободным.
Именно эти слова звучали в моей голове, когда наконец пошел снег, когда ветер усилился и температура упала, и они продолжали крутиться в моих мыслях по пути домой.
Если бы она знала…
Если бы она была в курсе того, что я сделал. Грех, который я нес. Тот свет, который я нес, погаснет, потому что она уйдет.
***
Она выходит из ванной, пояс ее халата завязан вокруг талии, волосы распущены, на лице нет макияжа, а щеки раскраснелись от горячего душа.
— Ты хочешь, чтобы я снова осталась здесь? — спрашивает она немного неуверенно, как и каждый вечер, словно ожидая, что я выгоню ее, как делал это раньше.
Я не отвечаю, вместо этого иду к ней. Мои штаны висят низко, в спальне тепло, хотя за окном идет снег. Я поднимаю руку и беру ее за подбородок, заставляя посмотреть на меня.
— Сегодня я сделал заявление, — мои губы прижимаются к уголку ее губ. — Если это можно так назвать.
— Что именно ты сделал?
— Я сказал в комнате, полной людей, что ты теперь принадлежишь Сэйнтам.
— Верно, — по ее щекам пробегает красивый румянец.
— Возможно, я соглаг.
— Ох.
То, как опускается ее лицо, эмоции, переполняющие ее глаза, почти разрывают меня.
— А все потому, что ты принадлежишь не Сэйнтам, — я целую ее в щеку. — А Сэйнту. Единственному. Одному.
— Что…?
— Ты принадлежишь мне, светлячок. Моя. Не их. Не его. Ничья, кроме меня.
— Я — твоя собственность?
— Нет, детка, — мой большой палец касается ее нижней губы. — Ты — это ты, но ты моя.
— Это значит, что ты тоже мой?
— Все, что у меня осталось, — твое.
Это было странное ощущение, это чувство внутри моей груди, этот горящий шар света, который заставлял мое сердце биться быстрее. Это была она. Вся она. Я не мог насытиться.
— А как же твои секреты, Атлас? Они тоже мои? — вопрос был задан мягко, с легким надавливанием, но осторожно, как будто она готова перейти на другую тему, если я этого захочу.
— Ты доверяешь мне, светлячок?
— Всегда.
— Я хочу попробовать кое-что с тобой.
— Что? — вздохнула она, когда мои пальцы прошлись по ее красивому горлу, начиная развязывать пояс халата и обнажая под ним кожу.
— Я знаю, как ты любишь доставлять удовольствие, светлячок, — шепчу я, перебирая пальцами узел, скрепляющий две стороны. Легкий рывок — и халат распахивается, показывая маленькую нежную ночную рубашку.
— Ты надела это для меня?
Она была шелковой, изумрудно-зеленой, как и платье, которое я подарил ей на торжество, — то, которое испортил дождь после того, как она почти полчаса ходила в нем, хотя это было гораздо лучше. Короткое, с вырезами от подола до ребер из черного кружева. Тонкие бретельки удерживали его на месте, но тонкий шелковистый материал ничего не скрывал от моего взгляда. Ее соски торчат, материал облегает ее грудь, талию и бедра.
Она кивнула, сглотнув, и по ее щекам разлился румянец.
— А я-то думал, что ты мой маленький невинный светлячок, но на самом деле тебе нравится быть моей маленькой шлюшкой, не так ли?
— Атлас, — пролепетала она одними губами. — Да.
— Может, нам купить тебе красивый ошейник? Чтобы мы оба помнили, что тебе нравится быть моей маленькой зверушкой? — спросил я, обводя пальцами синяки на ее горле.
— Только здесь, — шепчет она. — Только между нами.
— Только между нами, — соглашаюсь я, нежно поглаживая ее шею. — На колени, красотка.
Без вопросов она встает на колени, поднимает подбородок, чтобы не отводить глаз от меня.
— Какая хорошая маленькая шлюшка, правда, светлячок?
— Да.
Мой член дергается при виде ее покорности, ее готовности полностью подчиниться мне. Доверие, которое она оказала мне, и то, как мы достигли этого, поразило меня.
— Подними ночную рубашку, Эмери, покажи мне, что под ней.
Ее руки уверенно тянутся к подолу, материал поднимается по ее мягким бедрам, когда она тянет его вверх, все выше и выше, пока одна ее рука не прижимает сбившуюся ткань к животу, а другая, с подрагивающими в предвкушении пальцами, не упирается в бедро.
Она обнажилась для меня, ее киска открыта и готова.
Я чувствую, как мышцы моей челюсти напрягаются от похвалы, которую я хочу произнести, и мои руки напрягаются, когда моя сдержанность ослабевает. Блядь, как же я хочу прикоснуться к ней, поглотить ее, попробовать ее на вкус, поклоняться ей.
— Покажи мне, как сильно ты этого хочешь, светлячок. Раздвинь эту прелестную киску и пропитай свои пальчики всем тем, что ты можешь мне дать.
Я отхожу назад и сажусь на край кровати, наблюдая, как ее свободная рука проскальзывает между ног и раздвигает их, розовая, набухшая плоть блестит от возбуждения. Она делает круговые движения пальцами, обрабатывая себя, прежде чем рука опускается ниже и проникает в нее.
— Вот так, — похвалил я. — Покажи мне, как сильно ты этого хочешь.
— Пожалуйста, — умоляет она.
— Ты мне доверяешь? — повторяю я.
— Да, — вздыхает она.
Я помогаю ей встать и медленно, как будто она была произведением искусства, которому нужно поклоняться, снимаю бретельки с ее плеч, помогая ночной рубашке спуститься вниз по телу, пока она не оказывается вокруг ее ног. Обнаженную и возбужденную, я веду ее к кровати, усаживаю, а затем располагаю в центре.
