— Мы же бахилы надели? — спрашивает Святой Валентин. — Надели. И халатики эти уродливые с шапочками тоже надели. Чо орешь?
На высокой койке с закрытыми глазами лежит бледная изможденная Наташа. К ее руке тянется трубка капельницы.
Жалости не чувствую.
Совсем.
Ни капли, и меня это пугает.
Я делаю несколько шагов. Бахилы шуршат, и Наташа открывает глаза. Переводит на меня мутный взгляд.
Бегала по моим поручениям резвой улыбчивой козочкой, а сейчас лежит на койке умирающей крысой, которая сама себе отгрызла хвост.
— Какие люди… — хрипит она.
— Ты понимаешь, что ты натворила?
Слабо усмехается и медленно моргает.
— Чего ты хочешь от меня? — спрашивает она. — Вы хотели меня использовать, а я вам этого не позволила. Ясно?
Нет, ничего мне не ясно.
Я стою и ужасаюсь своему равнодушию и ее насмешке в блеклых глазах.
— Мой ребенок не станет твоим, — шепчет, — пусть лучше умрет, чем попадет к тебе в руки.
— Я ведь поэтому и развелась с Романом… — возражаю я.
— Ты амеба, — медленно проговаривает Наташа, — безвольная и слабая амеба, которую бы он однажды продавил… хотя нет… даже не так… ты бы сама… пришла бы и осталась… — ухмыляется и кривится, — но я не позволю…
— Он убьет твоего брата и отца, — делаю еще несколько шагов к койке, — ты это понимаешь? Он же предупреждал тебя.
Наташа тихо смеется, а потом резко затихает и шепчет:
— Да и пусть.
— Что?
Опешив, я замираю.
Хочу ли я дольше общаться с этой невменяемой маньячкой, у которой нет страха за родных людей?
Видимо, она замечает недоумение в моих глазах.
— Я с детства с бабушкой живу, — она щурится. — С мерзкой грымзой. Меня к ней сплавили и забыли. Да и папа мне не родной, — Наташа криво улыбается, — мама меня нагуляла, а папа узнал и вот. Потребовала того, чтобы он меня больше не видел. Они думают, что я не знаю, но я все слышала. Мама потом сбежала с новым кавалером… — отворачивается, — так что… я всегда фантазировала, как я наказываю отца и брата…
Не понимаю, врет она или нет?
Есть же патологические лгуны, которые выдумывают о своей жизни разные версии, которые никак не относятся к реальности.
— Ты ведь сама могла погибнуть, — щурюсь я. — Да что с тобой не так?
— Ненавижу, когда мне ставят условия, — цедит сквозь зубы. — Когда угрожают…
— Ты могла сделать аборт на раннем сроке! — повышаю я голос. — если ты не хотела этого ребенка!
Наташа не отвечает и закрывает глаза.
Неужели ей беременность была нужна лишь для того, чтобы добиться материального достатка от Романа?
Неужели все так ужасающе просто?
Я не пойму ее, потому что мы разные.
— Лучше бы ты спросила о любимых позах своего Ромочки, — опять кривит губы в ухмылке.
Ревность не вспыхивает.
И гнев с обидой так и не проснулся.
Только отвращение.
Ее буквально выпотрошили, чтобы спасти ребенка и ее шкуру, а она мне сейчас говорит о любимых позах Романа.
— Сзади, — она открывает глаза и переводит на меня насмешливый взгляд. — Надо признаться, что первый раз у нас случился спонтанно…
Ждет, наверное, что взорвусь яростью, но ее так и нет.
— Я его соблазнила, — щурится, — и у него явно давно не было хорошего секса… Ты, похоже, из тех женщин, что бревнышками лежат под мужиками, да?
— А говорила, что принудил, — ловлю ее на лжи.
— Приукрасила, — медленно моргает. — Второй раз у нас… тоже, можно сказать, был спонтанным. Вызвал на серьезный разговор, а я ему галстук поправила, а он… Да у него вечный недотрах был, Лер, — цокает и закатывает глаза. — Хотя ты, наверное, как и все эти клуши, думала, что у вас все прекрасно. Раз в недельку, а то и в две полежали звездочкой, и все?
— Сколько в тебе циничности, Наташ, — говорю я, завороженная извращенной душой красивой молодой девушки.
— Я ведь знала, что ты легко откажешься от Ромы, — она недобро щурится на меня, — но я не думала, что он так повернут на тебе.
Отступаю.
Вот теперь с Наташей вопрос для меня закрыт. Вот уж точно “она — не я”.
— И ведь приперлась. В тебе совсем гордости нет?
— Вопрос не в гордости, Наташ, — вздыхаю. — Я хотела увидеть другую сторону жизни Ромы без прикрас, и в ней много жестокости и лжи.
Выхожу из палаты.
Несколько шагов, и приваливаюсь к стене. Мимо семенит в медицинской распашонке испуганная женщина, прижав к груди полотенце. Косится на амбалов, которые замерли у двери палаты Наташи и ускоряет бег.
Закрываю глаза, когда до меня долетает приглушенный детский крик.
Я все эти годы жила в иллюзии, которую мне создал Роман, а сам он совсем из другой жизни.
— Все в порядке? — спрашивает Святой Валентин и встает рядом.
Какая забота.
Стал бы он так носится со мной, если бы я не была бывшей женой Грома? Вряд ли. У таких людей есть четкое разграничение “свой-чужой”, и с чужими они не сюсюкаются.
— Ваш муж на третьем этаже…
— Бывший муж, — стягиваю с головы одноразовую шапочку.
— Да, бывший муж, — поправляется Валентин и повторяет, — он на третьем.
Смотрит на меня в ожидании, а я качаю головой.
Я не пойду к нему.
Не из-за упрямства, обиды или ревности. Мне будет больно, когда я увижу его рядом с инкубатором, в котором будет лежать недоношенная девочка.
Так больно, что у меня точно сорвет крышу.
Я знаю, что не выдержу и поэтому не пойду.
— Я не смогу, — честно отвечаю Валентину, который немного хмурится. — У меня кукушка тогда точно сегодня улетит.
— Понимаю.
— Правда?
— Ну, насколько могу понять, понимаю. Тогда идем?
Отталкиваюсь от стены и стягиваю тонкий одноразовый халат, в который меня заставили облачиться.
Шагаю в сторону лестницы.
— Он, правда, способен убить? — тихо спрашиваю я.
Перевожу взгляд на Валентина, который отвечает мне молчание,
