сомнамбула в красных сапогах.
– Я тебя отвезу, – сообщил он, – раз уж выпить мне сегодня так и не довелось.
На улице моросил дождь, довольно мелкий, чтобы не испортить макияж, но достаточно меланхоличный, чтобы напомнить: лето закончилось. Впереди нас ждут долгие месяцы скуки и холодов.
В машине я зажала бутылку коленями, обтянутыми черной сеткой чулок, чтобы пристегнуться.
– Куда? – спросил Антон, заводя двигатель. – В квартиру или дом?
– К тебе, – ответила я бездумно.
Его профиль стал интересным, вроде римского. Не в плане правильных черт лица, а окаменевшим. Стиль: мраморная статуя.
Ни слова не сказав, Антон тронулся с места.
Я сделала глоток шампанского и устроилась поудобнее. Плащ распахнулся, поправлять его не хотелось.
Капельки печали струились по стеклу.
Пакет с рулькой благоухал на заднем сиденье, сбивая с лирического настроя.
Плотские запахи, плотские желания, плотские люди.
Плоские?
Скорее черно-белые силуэты, чем объемные и яркие.
А так хотелось – черпать полными горстями.
– Скорее бы декабрь, – проворчала я, – мандарины, гирлянды, Деды Морозы. Знаешь, я все время плачу, когда на детских представлениях малыши дружно кричат: «Елочка, зажгись!» И елочка зажигается. Чудо.
– Что? – опешил Антон.
– Чу-до, – повторила по слогам.
– Ты же понимаешь, что специально обученный человек просто втыкает гирлянды в розетку?
– Какая разница, каким образом это происходит? Главное – надежда торжествует. Я часто хожу на детские елки в театре. Мои ушки хороши, а у соседа лучше. Танец веселый наш – это лавата.
– Ненавижу елки, – тут же пошел поперек Антон, – и утренники. И школьные собрания. Хорошо, что Арина с каждый годом все взрослее, а Олег уже научился ходить по кабакам.
– А что любишь?
– Тишину. Одиночество. Сон. Пазлы.
– Тебе что, восемьдесят?
– Ты любишь тишину, одиночество и огород. Тебе что, шестьдесят?
Я засмеялась.
Антон притормозил на мигающий желтый и повернулся ко мне.
– Кстати, о возрасте. Ты никогда не думала о том, что Леха может быть тебе отцом?
– Вот это был бы поворот! – Я весело округлила глаза. – Представляешь себе? У мамы инфаркт, у Алеши инсульт, у меня гипертонический криз. Но увы, милый мой, вся эта древнегреческая драма никогда не грянет: я отправляла маме его фотографии и все остальные данные. Знаешь, в школе я на каждого взрослого мужчину смотрела с ожиданием. Мне казалось, вот-вот он возденет руки к небесам и завоет: «О, моя потерянная дочь! Наконец-то злой рок смилостивился над нами!» Но никто не спешил заключать меня в объятия, а вот привычка смотреть на мужчин постарше как на перспективных папаш осталась со мной на всю жизнь. Что ж, кажется, возвращение Будулая мне не светит.
– Больше твоя мать не досаждает тебе?
– Ушла с радаров. С ней такое часто бывает. Я читала в интернете, что у нее роман века и она собирается замуж. Ее будущий муж на год младше Алеши, тебе не кажется это смешным?
– Не кажется. – Антон свернул с оживленной дороги в сторону нового модного микрорайона. Там проросли самые высокие свечки в городе. – Тебе так хотелось отца, что ты вышла за человека, который мог бы им быть. Мне кажется это очень грустным, потому что Леха – не тот человек, который сможет о тебе позаботиться.
– Я вышла за Алешу потому, что такова моя судьба, – провозгласила я торжественно.
Он только фыркнул раздраженно.
Мы бесконечно поднимались в сияющем лифте. В зеркало на меня смотрела взволнованная кокотка – помада почти стерлась, и ее остатки на губах выглядели порочно.
Сквозь плотный загар на щеках пробивался лихорадочный румянец.
Глаза блестели – побочный эффект от шампанского.
На месте Антона я бы схватила меня в охапку и утащила в альков, или что там у него в наличии. На своем месте Антон стоял неподвижно, непроницаемо глядя прямо на меня.
Двадцать пять этажей взгляда в упор.
Вы бы на моем месте тоже нервничали.
Наконец эта пытка закончилась. Каблуки звонко стучали по плитке.
Антон открыл одну из дверей, пропуская меня внутрь.
Я скинула плащ, нисколько не заботясь о том, поймает ли его кто-нибудь.
Помедлила и сняла сапоги. Ши-и-рк – молния, ши-и-ирк – другая. Теплый пол под ступнями. Алый педикюр сквозь сетку.
Я же готовилась соблазнять мужа.
Но вместо этого ступала по просторному холлу чужой квартиры.
– Я могу осмотреться?
– Делай что хочешь.
Ох, зря он так.
Осторожной кошкой я прошла вперед. Свет включался сам собой – датчики движения. Умный дом, теплый пол, кухня-гостиная, хром и стекло, серая декоративная штукатурка на стенах. Диваны. Темные портьеры – распахнутые. Город лежал внизу, переливаясь огнями.
Спальня: кровать и встроенный шкаф. Ноутбук на столе темного дерева. Ни носка, ни брошенной футболки, ни скомканного полотенца.
У него даже кровать была заправлена.
Кто заправляет кровать, если живет один?
Я провела пальцами по неровному модному покрытию стен, подмигнула репликам Кандинского, задрала голову, оценив сложный потолок с тяжелыми черными светильниками.
Вернулась в гостиную.
Антон стоял в кухонной зоне, глядя на то, как закипает вода в прозрачном чайнике.
– Эта квартира похожа на тебя? – спросила я.
Сходила ко входу и забрала бутылку, которую оставила на полу между брошенными сапогами.
– Эта квартира похожа на моего дизайнера, – ответил он. – Ты удовлетворила свое любопытство?
– Сам же сказал – я не вижу в тебе человека. Вот и пытаюсь узнать тебя получше. Ты ценишь мою покладистость?
Щелкнул, выключившись, чайник.
Антон не стал ничего заваривать.
Обернулся ко мне, склонив голову.
Было в нем в ту минуту что-то хищное, птичье.
– Мирослава, – карамелька-барбариска сжала горло своей сладостью, – верни мне, пожалуйста, пиджак.
– Мирослава, верни мне, пожалуйста, пиджак.
Я замерла, недоверчиво глядя на него.
Антон не выглядел взволнованным или предвкушающим. Скорее – холодным, оценивающим.
Что ж, платье было создано для того, чтобы его носили, а не прятали. Я демонстративно подтянула ткань декольте повыше и аккуратно сняла пиджак, бережно повесив его на спинку стула.
Оперлась ладонями о столешницу, с вызовом уставилась на Антона.
– Доволен?
– И перчатки, пожалуйста, – попросил он небрежно, но ресницы его дрогнули, предали невозмутимость.
– Мешают? – в моем голосе тоже была насмешка, защитная реакция.
– Слепят.
Криво усмехаясь, я плавно стянула красную лайкру, обнажая руки одну за другой. Легкомысленно бросила ставшие безжизненными тряпки поверх его пиджака.
Теперь, без вызывающих сапог и перчаток, мой наряд стал куда скромнее, приглушеннее.
– Что дальше?
– Ты мне скажи.
И тогда я засмеялась, зло и нервно.
– Проверяешь, как далеко я зайду? А если далеко?
– А ты зайдешь?
Это
