произойдет исключительно после росписи. Я тут подумала и…
— И? — сощуриваюсь и внимательно за ней слежу.
— Мне нечего рассказать о себе.
— Но ты все-таки начнешь, — зачем-то зажимаю между пальцев мочку с дырочкой и отсутствующей там сережкой, придавливаю мякоть и, потирая медленно мягкий хрящ, направляю к ней свое лицо, — а я продолжу. Идет? — кончиком языка пробую на вкус розовое ушко и сразу же дурею от того, что делаю.
— Идет, — поджимает плечико, задушенно и чуть-чуть кокетливо смеется. — Щекотно.
Наверное, это означает, что ей со мною хорошо? Надеюсь, что с последним не ошибся, иначе рискованное наше предприятие на незамедлительный провал с самого начала обречено.
* * *
*Иван Купала (7 июля) — народный праздник восточных славян.
— Ни за что не поверю, — смеется Костя, прикрывая рот рукой. — Извини, но это или совсем бессмысленно, и ты бравируешь, или хочешь произвести на меня неизгладимое впечатление. И знаешь…
— Ничего я не хочу и это правда! — вращая тазом, отползаю от него назад и чуточку подальше. — Не веришь?
— А что тебя смущает? — внезапно прекращает смех. — На язычок сейчас напрашивается «докажу»?
— По-твоему, я придумываю, кокетничаю и ломаюсь, чтобы казаться лучше, слабее, мягче или, может быть, глупее, чем я есть?
— Тебе, конечно же, виднее.
— Еще бы! — я сильно надуваю губы.
— Почему всем, без исключения, женщинам идет к лицу бешеная ярость и адский гнев? — куда-то в воздух то ли спрашивает, то ли авторитетно заявляет.
— Это не так, — к перечисленному надо бы добавить мои скрежещущие зубы и испускающие молнии глаза.
— Так, так! Ты изменилась в лице и даже стала старше. Но это тебя совершенно не портит, скорее, наоборот. Так бесит-злит моя реакция? Или я раздражаю? Черт! Мы ведь еще и дня, по-моему, не женаты.
— То есть ненависть и злость, как показывает практика, привлекают мужиков? — теперь я дергаю ногами. — Ничего не злит и ты меня ни капельки не раздражаешь, но я…
— Докажу, да? — а он почти катается от смеха. — Черт! «Мужиков»? О-о-о! Я однозначно наступил на чересчур больной мозоль. Ты моментально растеряла нежность, но стала наконец собой, когда решила доказать, что способна смотреть страху в глаза, ни разу не моргая?
— Я ничего не боюсь.
Но с некоторыми, конечно, оговорками. Если наш разговор и дальше будет продолжаться в таком тоне, то до этих оговорок мы вряд ли с ним когда-нибудь дойдем.
— Страх — это что-то чисто женское. Это истинно ваша среда обитания. Вы, девочки, постоянно чего-то боитесь: то тараканов, то мышей, то темноты, то отсутствия внимания с нашей стороны, то установленного лимита на кредитной карточке, то распродаж, на которых устраиваете самый настоящий цирк с кровавыми соплями, то… Короче, я думаю, что у тебя много подобных пунктиков, но ты прячешься за маской сверхсильной жрицы.
— Мне жаль, Костя, что тебе попадались исключительно такие женщины, — натягиваю простынь на постоянно обнажающееся левое плечо, съеживаюсь, как будто мерзну, и подтянув к груди колени, продолжаю говорить. — Я не боюсь темноты…
— Юль… — он снова, что ли, путает?
Хотелось бы заметить, что это очень неприятно, к тому же сильно напрягает и начинает жутко раздражать! Чем эта Юля так запомнилась и влезла ему в душу, что при каждом удобном или неудобном случае я как будто слушаю о том, что:
«Как жаль, как жаль, как жаль… Что мы нехорошо расстались, золотко, с тобой!».
— Однако я боюсь всего того, что прячется или приходит вместе с мраком, — не моргая, заканчиваю мысль, которую случайно начала до этого момента.
— Послушай…
— Я не боюсь высоты и не боюсь состояния падения, но меня до чертиков пугает неудачное, всегда болезненное и иногда смертельно опасное приземление. Удар о твердую поверхность, который я не смогу проконтролировать, потому что…
— Давай о чем-нибудь другом поговорим? — касается моей дрожащей шеи.
— Зачем? — демонстративно отклоняюсь.
— Наверное, затем, что у нас первая супружеская ночь, а мы тратим ее на философствование, от которого ни ты, ни я не получаем удовольствия. Я смеюсь — ты бесишься. Не спорь — ты точно в раздражении. При других обстоятельствах это бы меня порадовало, но точно не сейчас. Иди ко мне…
— Тима проснулся? — встрепенувшись, приподнимаюсь и упираюсь оттопыренным локтем в едва пружинящий матрас.
— Нет.
— Я далеко и почти его не слышу. Нужно проверить, как он там, — пытаюсь встать, но тут же останавливаюсь. — Он просыпается по ночам для кормления. Плюс я загодя удостоверюсь, что его не нужно переодевать.
— Для этого есть отличнейшая вещь. Кстати, из батальона навороченных технических приспособлений, с которыми ты грозилась разобраться в весьма короткий срок. Обещание в голове всплывает? Позволь тебе представить. Сей предмет называется детская рация, маленькая электронная няня в помощь беспокойной маме, — берет с прикроватной тумбы, стоящей возле его стороны, какой-то темно-серый прямоугольный пластиковый предмет. — Оттуда, — его подносит к уху, — не доносится ни звука. Молчит аппаратура — хоть убей, а это значит, что сын очень сладко спит и ни о чем не беспокоится. Наеденный, сухой, а стало быть, довольный! Тимофей — спокойный ребенок?
Как сказать!
— Иногда, под настроение. Не знаю…
— Это он в меня! — я вижу, как сильно Костя задирает нос, когда гордится тем, что мальчик способен жестко оттретировать нам нервы.
— Я боюсь не услышать его голос, — замедленно бухчу под нос.
— Ася, хватит! — мне чудится или он сейчас порыкивает? — Ты все услышишь, если доверишься этой маленькой штукенции из двадцать первого века.
Я больше не боюсь людей вокруг — сейчас меня пугает отвержение. Я не боюсь еще разок попробовать или всё заново начать — страшит та боль, которую испытала в первый раз и вполне возможная неудача в далеком или близком будущем.
— Тебе знакомо выражение: «Твой злейший враг — нестабильная нервная система», женщина?
Я отрицательно мотаю головой.
— То напряжение, которое ты испытываешь в любой непонятной ситуации, мгновенно отражается вот здесь, — осторожно прижимает пальцем вспотевшее место между бровями и спускается плавно по переносице к углублению над моей верхней губой. — Теплая и влажная. Красивая ложбинка и бархатный пушок. Боишься?
— Нет.
— Волнуешься?
— Я внимательно слушаю, что ты говоришь, поэтому…
— Полностью сосредоточена на ощущениях?
Уверена, что долго так не выдержу. Он напугает и размажет, как податливое масло, мой дикий страх. Я не боюсь любви — пугает только невзаимность и недопонимание. Страшит глубина того, что я испытываю к этому мужчине. Чем чувство ярче и сильнее, тем безответнее и ощутимее боль. Такое невозможно прекратить, купировать, не выскоблив из оболочки собственную личность.
