Ознакомительная версия.
— Получилось, надо же. Я думала, у нас никогда не получится… Давай сегодня еще раз попробуем?
— Давай, — согласилась я.
Мы попробовали. И у нас получилось.
Настя опять удивилась, как будто поверить не могла. Чувствовала она себя на следующий день значительно лучше — бледность ушла, температура упала. И еще мне показалось, что она как будто подросла немного… Помню, в тот день я собиралась на работу. Расчесывала волосы, стоят ванной перед зеркалом. Она подошла ко мне, обняла и долго смотрела молча. А потом тихо сказала:
— Красивая ты, Лерка. Жалко, что я на тебя совсем не похожа…
Мы с Настей правда совсем не похожи. И характеры у нас разные, и внешне.
Внешне — особенно. Никто бы никогда не подумал, что сестры родные. Я похожа на маму: смуглая кожа, светлые волосы, голубые глаза. Настя — точная копия отца. Рыженькая, с прозрачно-зелеными главами и белой фарфоровой кожей, усыпанной веснушками. Только рост у нас с ней перепутался. Я, по идее, должна была быть невысокой, как мама. А она — таким же исполином, как отец. Но вышло все наоборот. Меня еще в первом классе «каланчей» дразнить начали, а Насте никогда ее возраста не давали. Видимо, из-за роста.
Я вымахала длинной — метр семьдесят три, а Настя, перешагнув метр пятьдесят, почти перестала расти. Но, в общем-то это было вполне справедливо. Ведь я была взрослой, а Настя — маленькой. Так уж вышло, что почти все время перед глазами у меня мелькала ее рыжая макушка. Я смотрела на нее с высоты своего роста и думала, что так будет всегда. То есть я думала, что Настя всегда будет маленькой…
А она как-то неожиданно повзрослела. Совсем неожиданно, незаметно для меня, хоть и была каждый день у меня на глазах и было ей тогда всего тринадцать. Настя в школе училась, в седьмом классе, а я работала в кафе официанткой. Каждый день, с трех часов дня и до одиннадцати вечера — без выходных, без праздников. Жутко выматывалась, и сама сейчас даже представить себе не могу, как это я все успевала по дому, и уроки с Настей делала, а по ночам к экзаменам в институт готовилась.
Все вокруг мне сочувствовали. Соседка тетя Наташа, мамина давняя приятельница, заходила иногда к нам по выходным, садилась в кухне на табуретку и вздыхала.
— Ох, Лерочка, бедная ты. Что за жизнь у тебя, света белого не видишь! А ведь молодая, такая молодая…
— Ничего, теть Наташ, — отвечала я, бодро улыбаясь. — На самом деле все не так страшно, как вы себе представляете.
— Это ты сама себя в этом убеждаешь, — не верила тетя Наташа. — Ну и молодец и правильно, что не раскисаешь. Нельзя тебе руки опускать, терпеть нужно. Вот вырастет Настя, проще тебе будет. Отдохнешь хоть немного… Сейчас-то она маленькая, помощи от нее никакой…
— Неправда! — донеслось из-за двери, дверь распахнулась, и влетела на кухню растрепанная моя рыжая сестренка. Глаза гневом пылали.
— Нехорошо, Настя, подслушивать, — строго сказала ей тетя Наташа, но та отмахнулась:
— Я, между прочим, Лерке всегда помогаю. Полы мою, белье глажу, и не какие-нибудь там полотенца, а пододеяльники, а даже рубашки Леркины! С рукавами и с воротниками!
Я притянула ее к себе, прикоснулась губами к рыжей макушке.
— Правда, теть Наташ. Она у нас молодец, я же сколько раз вам рассказывала. И по дому помогает, и учится хорошо. Одни пятерки приносит. Окончит школу, в институт поступит…
— Ой, девочки… Девочки вы мои бедные, и за что это вам! Кто знал, что так судьба сложится! Тетя Наташа смотрела на нас с Настей, и глаза у нее уже были мокрым.
— Да что это вы над нами причитаете, тетя Наташа? Мы, между прочим, живые. Не надо нас оплакивать, рано еще. А если хотите помочь — так лучше помогите материально!
— Настя! — возмущенно одернула я сестру. — Ну что ты такое говоришь!
А она вырвалась от меня и убежала в другую комнату. Тетя Наташа посидела еще некоторое время, я несколько раз перед ней извинилась за Настькину грубость. Она вздохнула:
— Да перестань, Лера. На самом деле маленькая она еще, глупая…
Когда мы снова остались одни, Настя прижалась ко мне, обняла крепко-крепко, прошептала:
— Ты прости меня, Лерка. Только меня ужасно злит, когда нас жалеть начинают. Меня достала уже эта жалость. В школе учителя все время смотрят с жалостью, тетки соседки того и гляди, расплачутся, как только меня видят. Никто как будто не понимает, что от этой жалости бесконечной только хуже. Правда ведь?
Я кивнула в ответ. Она обняла меня еще крепче и снова зашептала:
— Они не понимают. Не понимают, что у меня есть самое главное. Что у меня есть ты, я у тебя есть тоже, вот что самое главное. То, что мы с тобой вместе и мы всегда будем вместе, и никто тебя у меня не отнимет…
Что-то случилось в тот вечер с моей Настей. Я слушала ее, гладила по голове, прижимала к себе и все отчетливее понимала, что девочка моя уже выросла…. Хотя внутри все протестовало: нет, не должно быть такого, думала я, ведь ей всего тринадцать, и рано еще, слишком рано становиться ей взрослой! Но потом вспомнила, что и сама повзрослела гораздо раньше — в девять лет. И подумала, вздохнув, о том, что Насте моей еще повезло. Все-таки успели она дотянуть до тринадцати. Грустно все это было, жаль было расставаться с маленькой Настей. Я даже обиделась на нее немного в тот вечер, когда поняла, что она внезапно вдруг стала взрослой. Не спросила разрешения, не посоветовалась…
Где-то через неделю, после этого случая она принесла домой альбом с репродукциями. Я пришла поздно, в одиннадцатом часу. Она почему-то не вышла меня встречать, не повисла на шее как обычно.
— Настя! — позвала я и услышала из спальни:
— Я здесь.
Она сидела на кровати, а перед ней лежал какой-то толстый альбом, «SalvadorDali» — прочитала я на корешке латинские буквы.
—Ч то эта ты здесь изучаешь? В школе что ли, задали?
— В школе такое не задают, — хмуро ответила она. — Посмотри сюда, ты его видишь?
— Кого? — я уставилась в репродукцию картины, которая называлась «Невидимый бюст Вольтера».
— Вольтера, кого же еще, — огрызнулась она. Не папу римского. Видишь его бюст? Я ничего не видела.
— Он же невидимый, — скептически возразила я. Здесь так и написано — невидимый…
Ознакомительная версия.
