Когда носилки, на которых лежала ее свояченица, погрузили в машину, Эвелин тоже забралась в машину и села рядом, неотрывно глядя на ее бледное лицо. Бритт, находившаяся в полубессознательном состоянии, лишь стонала, но не вымолвила ни слова с тех пор, как Эвелин нашла ее на полу приемной со всеми признаками начинающихся родов.
— Когда у нее срок? — спросил врач «скорой помощи».
— В конце месяца.
— Ну, этому бэби надоело ждать, он решил выбраться на волю поскорей, не глядя на то, готов он или нет, — благодушно заметил врач.
Машина с сиреной пробивалась сквозь бойкое уличное движение начавшегося понедельника. Бритт застонала, потом вскрикнула от боли. Она открыла глаза и впервые, казалось, осознала, что происходит. Какое-то время она напряженно смотрела в потолок, потом перевела взгляд на Эвелин. И вдруг ужас исказил ее лицо.
— Энтони… Как он? — спросила она хриплым шепотом.
— Его увезли в больницу. — Эвелин взяла ее руку. — Он очень серьезно ранен, Бритт. Очень серьезно.
Бритт заглянула ей прямо в глаза и тихо спросила:
— Он мертв? Скажи мне, Эвелин, он мертв?
Эвелин попыталась ответить, но голос ее сорвался. Заговорить она смогла лишь со второй попытки.
— Я не знаю. Ему оказывали помощь и сразу увезли. Я просто не знаю.
Вдруг словно что-то прорвалось в горле Бритт, и она закричала:
— А я знаю, почему все это случилось, знаю! Это моя вина!..
Затем она сморщилась и закричала опять, но теперь уже от боли новой схватки.
— Простите, мэм, — сказал врач, жестом прося Эвелин пересесть. — Позвольте мне подобраться к ней поближе, надо измерить давление.
Бритт продолжала плакать, сквозь слезы выкрикивая ужасные слова:
— Мой ребенок тоже умирает, тоже! Я теряю его, моего бэби!..
— Ну, я бы этого не сказал, — спокойно заметил врач. — Для умирающего он слишком резко брыкается.
Бритт будто не слышала его слов. Она всхлипывала и вскрикивала, все чаще и глубже погружаясь в пучину боли. Эвелин отвернулась, совершенно вымотанная и истощенная. Слезы катились по ее щекам, на шелковом платье отчетливо выделялись кровавые пятна. Когда они увозили Энтони, он уже не дышал, пульс не прослушивался. Дорогой ей человек умер, вероятно, еще до того, как она подняла его голову и положила себе на колени.
ТЭЛБОТ КАУНТИ, ШТАТ МЭРИЛЕНД
29 августа 1989 года
Они выехали из Вашингтона утром, и вот уже миновали Аннаполис и по чесапикскому мосту переехали через залив. Теперь Эвелин и Элиот, которого она подхватила возле отеля «Мэйфлауэр» на Коннектикут-авеню, пересекали изумрудный плоский ландшафт Тэлбот Каунти, украшенный перелесками и отражающими небо озерцами.
Большую часть поездки они говорили о политике и зарубежных делах, и, только достигнув Истона, Элиот спросил Эвелин о Бритт. В июле он приезжал в Штаты на похороны Энтони, но ее так и не видел тогда. Все эти переживания, связанные с гибелью мужа и тяжелые роды… Словом, она слишком плохо себя чувствовала, чтобы принимать визитеров.
Энтони хоронили в Истоне, штат Мэриленд, рядом с родителями. Особого шума ни в прессе, ни на ТВ не было, на похоронах присутствовало лишь несколько дюжин людей. В том числе они с Эвелин — единственные члены семейства.
Утро похорон выдалось на редкость ясным, солнечным и теплым. Элиот стоял над могилой в тени огромного дерева, сосредоточенно слушая, как священник читал двадцать третий псалом. Его отчим, великолепный человеческий экземпляр, прожил безукоризненно честную жизнь. Элиот с мальчишеских лет помнил его неизменную доброту к себе. И все же он испытывал к Энтони противоречивые чувства, ведь этот человек был сначала мужем его матери, а потом мужем возлюбленной. Известие о гибели Энтони принесло ему даже некоторое облегчение. Это единственное, что заставляло Элиота чувствовать себя виноватым, поскольку никаких раскаяний в свой любви к Бритт он не испытывал.
Элиот, как и прежде, был убежден, что они принадлежат друг другу. Когда же наконец и она поймет это? Он тысячу раз говорит себе, что нельзя торопить Бритт. Она столько пережила, необходимо какое-то время, чтобы смириться со случившимся и успокоиться. Он ждал. Полтора месяца, миновавшие со дня похорон Энтони, показались ему нескончаемо долгими, и теперь он не мог не попытаться увидеть ее.
— Бритт очень тяжело все это перенесла, — сказала Эвелин. — Она просто истерзала себя, считая, что виновата в смерти Энтони.
— Как ее здоровье?
— Первые несколько недель были трудными. Ее врач сказал, что тяжесть физического состояния усугубилась эмоциональными перегрузками. Она очень медленно выздоравливала, да и сейчас еще совсем слаба. Доктор настоял на ее отъезде сюда, на побережье, надеясь, что прогулки на чистом воздухе вернут ей если не хорошее настроение, то хотя бы аппетит.
— Это депрессия?
— Похоже на то. Единственное, что еще как-то помогает ей держаться, это бэби. Если бы не он, я не знаю, что бы с ней было. Иногда мне кажется, что Тедди — единственное, что ее в этом мире заботит.
— Благодарение Богу, что она не потеряла его.
— Да, это было бы сущей катастрофой, — ответила Эвелин.
Элиот взглянул на залитые солнцем окрестности. Они ехали по хорошо знакомой ему дороге, по ней он не раз мчался к Дженифер в больницу, по ней возвращался в «Роузмаунт». И года не прошло с тех пор, а ему казалось, что это происходило в незапамятные времена.
Согласие Бритт принять его вселяло пусть слабую, но надежду, хотя Эвелин прямо сказала, что Бритт не проявила по поводу будущей встречи особого энтузиазма.
— Но вы не принимайте этого на свой счет, — добавила она. — Она, похоже, вообще никого не хочет видеть, кроме меня и своей тети. Такое впечатление, что Бритт решила забыть свое прошлое. Она даже решила, как только закончит все дела Энтони, уехать из Вашингтона.
— А куда?
— Хочет вернуться в Джорджию. Говорит, что начнет жизнь сначала.
Начнет жизнь сначала. Что это значит? Неужели Бритт считает, что все, что происходило в последние годы, должно умереть вместе с Энтони? Элиот не мог, конечно, не уважать ее горя, но радовался теперь, предвкушая встречу, и надеялся, что сердце Бритт не совсем закрылось для него. Когда они приближались к «Роузмаунт», он глубоко вздохнул, подумав, что вся его оставшаяся жизнь зависит от того, как пройдет следующий час.
Дверь им открыла Одри. Как пояснила Эвелин, Бритт решила взять Одри с собой, поскольку та отлично справлялась с малышом и ее помощь была бесценной. Миссис Мэллори не очень понравилась узурпация городской экономкой ее владений, но ей пришлось смириться с этим, поскольку она все равно не могла находиться в доме постоянно.
В гостиной они увидели тетю Леони, сидевшую за вышиванием возле детской кроватки. Она с приветливой улыбкой встала им навстречу.
— Милости просим, милости просим! А Бритт во дворе, вышла подышать свежим воздухом. Я, пожалуй, пойду скажу ей, что у нас гости.
— Не беспокойтесь, — сказал Элиот. — Я сам пойду к ней.
Тетя Леони не возражала. Но прежде чем выйти, Элиот подошел к детской кроватке, над которой уже склонилась Эвелин.
— Вы только взгляните, какие у нас темные волосики, — сказала она, прикоснувшись кончиком пальца к трогательно сжатому крошечному кулачку. — Ну разве не прелесть?
— Мой братец Джек, отец Бритт, тоже темноволосый, — сказала тетя Леони. — Так что малышу было в кого уродиться темненьким.
— Ну, когда я впервые увидела Энтони, у него еще тоже были темные волосы, — отозвалась Эвелин. — Седеть он начал лет с тридцати.
— Вот глазки, сразу и не поймешь… — задумчиво проговорила тетя Леони. — Но у младенцев они меняются.
Элиот пристально всматривался в личико спящего ребенка. А вдруг глазки его окажутся зелеными, как у него, а не серо-голубыми, как у Бритт и Энтони?
— Пойду поздороваюсь с Бритт.
Выйдя, он увидел ее в шезлонге, в тени большого дерева, на полпути от дома к реке. Она сидела спиной к дому и не видела его появления.
Он спустился с террасы и направился к ней. Поместье «Роузмаунт» в этот летний день выглядело совсем не так, как тогда, в октябре. И все же это то самое место, где они были, как ему казалось, счастливы… Волны тревог и надежд поочередно захлестывали его душу.
— Говорят, вы не очень послушная пациентка, Бритт, — сказал он, едва справившись с дыханием.
Она обернулась.
— О, Элиот, это вы? — Голос прозвучал слабо, в нем не было ни удивления, ни радости, ни испуга. Она была в темных очках, бледно-желтое хлопчатое платье скрадывало очертания фигуры. — А что, Эвелин не приехала с вами?
— Приехала, она сейчас любуется вашим сыном.
— А вы на него посмотрели?
Элиот не видел за темными стеклами очков ее глаз, но по тону голоса понял, что Эвелин сказала правду — ничто, кроме младенца, ее не волнует.
