Этого чувства не избежать, оно наполняет все вокруг, и мне кажется, что этот человек предназначен мне судьбой. В плохом смысле или хорошем, я точно не могу сказать. Но становится невозможным игнорировать его, то, как реагирует мое тело, когда он рядом, как сбивается дыхание, трясутся руки, а сердце сходит с ума.
Закрываю глаза и подставляю лицо ветерку, пока мы несемся по улицам Спрингфилда и притормаживаем у дома Вика. Конечно, это не та безопасная гавань, в которой мне так хотелось очутиться, но таким детям, как мы, больше некуда идти. Не существует укромного уголка, куда мы могли бы отправиться, когда нам страшно, поэтому, мы берём то, что есть.
Вик слезает с мотоцикла, и я иду за ним, прямиком в маленький домик с дерьмовым интерьером, в котором живет Вик со своим отцом. С прошлого раза, когда я была здесь, почти ничего не изменилось, только добавилось несколько пустых бутылок ликера. Он пинает их по полу, изо рта вырываются ругательства, направляется в ванную и вытаскивает аптечку из-под раковины.
Я настороженно жду в столовой, пока он вернется.
— Садись, — бросает он, вытаскивая стул, на который я должна усадить свой зад. И я сажусь, но только потому, что меня начинает шатать из стороны в сторону и мне хочется прикрыть глаза хотя бы на секунду. — Расскажи мне, что произошло. Все до малейшей детали.
— Я зашла в туалет, чтобы пописать, все закончилось тем, что на одной стороне стояла Билли, а на другой Кали, и еще семеро миньонов, столпившихся у раковин. Кали насмехалась надо мной, а затем Билли вытащила нож. Не так уж и много тут рассказывать.
— Как именно насмехалась? — спрашивает Вик, потянув толстовку вверх по руке, размазывая кровь повсюду. Он изучает рану с мгновение, ругается себе под нос, и начинает орудовать антисептиком. Они жгутся, так сильно, что мне приходится закусить губу, чтобы не пискнуть.
Я не собираюсь осведомлять Виктора Чаннинга, как мне больно.
— Кали утверждает, что вы предложили ей похожую сделку — ее тело за ваше содействие в том, чтобы перевернуть с ног на голову мою дерьмовую жизнь, — мой голос немного дрогнул, когда Вик стягивает края раны, пытаясь определить, насколько она глубокая. Он усмехается, глядя на меня, и отбрасывает салфетку в сторону, вместо неё взявшись за нить с иглой.
Я вскидываю брови, держась за то, что не хочу показывать, как на самом деле мне страшно. Швы? Мне и раньше их накладывали после того, как Тинг сильно бил меня по лицу. У меня шрам прямо на линии роста волос. Я была слишком мала, что это воспоминание уже размылось, но я помню, что было до ужаса больно. Хотя я и была под обезболивающим.
— Вот, — произносит Вик, протягивая мне свою флягу. — Сделай глоток виски и приготовься к вспышке боли.
Он встает на колени, пока я откручиваю крышку левой рукой, отворачиваюсь, и отпиваю из фляги. Алкоголь обжигает горло одновременно с иглой, прошедшей сквозь кожу.
— Блять, — слово легко соскальзывает с моих губ, и я щурюсь от боли. Вик прокалывает кожу снова и снова, зашивая меня, а кровь все не останавливается. К тому времени, как он заканчивает, фляга пуста, Вик отрезает нитку и завязывает узел.
— Через одну-две недели нужно будет их сменить, — говорит он своим темным голосом, а мысли его где-то далеко. Смотрю, как он поднимается на ноги и направляются в кухню, чтобы смыть мою кровь со своих рук.
— Ты собираешься рассказать мне о Кали или нет? — спрашиваю я, потому что уже не в силах справиться с демонами, бушующими у меня в голове. Хавоки знают, что Кали Роуз врунья. Но все же, я не могу заставить их голоса затихнуть.
— Сейчас не время, — говорит Вик, и его глубокий голос бесит меня. Как будто он может изменить тупую вселенную. — Я отвезу тебя обратно в школу.
— Только после того, как расскажешь мне о Кали, — говорю я в тот момент, когда за окном начинается дождь. Вик оборачивается через плечо, вытирая руки полотенцем. Он бросает его в раковину и медленно двигается ко мне по уродскому ковру.
— Если я говорю тебе, что сейчас не время, это значит, что сейчас не время, — Вик осматривает меня с головы до ног, а лицо его сурово. — Я думаю, что мы уже прошли это дерьмо, в Хавок будет так, как я скажу. Это то, как мы работаем, то, как мы добиваемся успеха. Это то, как мы остаемся в живых.
— Я не так уж много и требую, — шепчу я, проводя рукой по швам, и съеживаюсь от внезапной вспышки боли. У меня тоже останется шрам. Я, блять, уничтожу этих сучек. Но потом мне в голову приходит идея о том, что парни сделают это раньше. — Как прикажешь вернуться в класс, когда у меня в голове эхом отражаются ее насмешки? — я отворачиваюсь, и становится больно от осознания, что мы опять остались наедине. В прошлый раз он поцеловал меня и сказал, что мы нужны друг другу. Что случится в этот раз? — Ты правда попросил ее трахнуть взамен на издевательства?
Вик фыркает, и я снова смотрю на него, он качает головой и пробегает пальцами по волосам, глядя на меня.
— Боже милостивый, Бернадетт, — произносит он, развернувшись к входной двери и оставляя меня без ответа. Я бросаюсь вперёд и хватаю его за руку, впиваясь ногтями в чернила на бицепсе, и Вик замирает.
— Мне нужно знать, почему ты сделал это, — отчаянно говорю я, ненавидя себя за то, что мой голос звучит почти умоляюще. «Никто, кроме Вика, не хотел этого. Никто. Это слишком, слишком личное, это подпускает тебя слишком близко. Он тебя не отпустит.»
Не уверена, что сейчас спрашиваю его о Кали, но он же он этом не знает.
— Ты думаешь, что мы бы попросили что-то столь мелочное, за такую большую сделку? — Вик оглядывается через плечо. — С Кали и всеми остальными? Мне не нужно заключать сделку, если я захочу, чтобы она меня трахнула.
— Но ты заключил такую сделку со мной, — вырывается у меня, и видимо, это не то, что можно было говорить, всего секунда, и Вик уже прижимает меня к стене рядом с входной дверью.
— Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул, Бернадетт? Это заставит тебя чувствовать себя лучше? Поможет ли это заставить тебя бросить эту саморазрушительную хрень, которой ты занимаешься? — Вик касается меня через ткань джинсов, скользя пальцем по шву на штанах, поддразнивая разрастающуюся боль в чувственном месте.
С моих губ срывается вздох, и его рот превращается в ужасную ухмылку.
— Так вот чего ты хотела с самого начала? Позволить мужчине, которого ты ненавидишь больше всех на свете, трахать тебя на тонком матрасе? Это бы завершило твой порочный круг?
Дыхание смешивается с гневом, и даже если я ненавидела себя за это, все равно боялась, что Вик окажется прав.
Его пальце спускается ниже по шву, поглаживая меня прямо там. Он медлит, и это меня убивает, все совсем не так, как я ожидала. Его черные глаза сталкиваются с моими, и тут наши резкие вдохи смешиваются. На этот раз я тянусь к нему, почувствовав, что он уже твердый.
Вик хватает меня за запястья и ударяет ими о стену над моей головой, заставляя меня застонать.
Он смотрит мне в глаза, продолжая касаться другой рукой, наблюдает, как я разрушаюсь от его прикосновений. Меня уже давно так не касались, со времен Аарона. И всего пара безликих парней, с которыми я спала, и чьи имена не удосужилась запомнить.
То, как Вик держал меня, являлось предупреждением. Когда он отпускает и отходит, я понимаю, что следовало бы догадаться и раньше. Каждая клеточка моего тела кричит о том, чтобы оставить это, отступить, оставить все, как есть.
— Если у вас ничего не было с Кали, то почему ты просто не скажешь об этом? — требовательным тоном спрашиваю я, тяжело дыша и борясь с дрожью по всему телу. — Я пойму. Вы использовали ее, вы используете меня. Вам наплевать, чьи жизни разрушать или кого трахать, разве нет?
Проходит всего секунда, и вот Вик вновь оказался рядом, крутанул меня на месте и толкнул в стену. Он разрывает пуговицу на моих джинсах, крошечный кусочек металла со звоном катится по кухонной плитке. Мои Пальцы сжимаются на отвратительных обоях желто-оранжевых обоях, когда он стягивает джинсы с бёдер, обнажая мою задницу и освобождая невыносимый жар, пульсирующий внутри.
