нет любовника.
— Как знаешь. Я бы мог рассказать все Кариму. В прошлый раз он пощадил мальчишку, что и так удивительно. Карим никого не щадил, даже нашу сестру. Второго исключения не будет.
Главное не подавать вид, Амина. Не подавать вида. Аллах простит меня за ложь, я отвечу за нее в судный день. Отвечу за ложь во благо.
— Я верна мужу и ни с кем более не общаюсь.
— А ты забавная, Амина. Вообще, я хотел предложить тебе помощь, я не собирался с тобой воевать.
Неужели? Клянусь бородой пророка, он спал и видел, чтобы выставить меня в неугодном свете.
Только почему он больше не улыбался как хитрый кот? Как Зейн? Меня пугал этот диалог, настораживал, но я сохраняла лицо изо всех сил.
— Мне не нужна от тебя помощь.
— Я видел, как ты учила лекции.
— Все-то ты видишь.
— Аллах дал нам пару глаз, пару ушей и только один рот, — он показал на свои полные, как у Карима, губы. — И этим ртом я могу уговорить брата отпустить тебя со мной учиться, если ты попросишь его отложить рейс.
— Мне не нужна от тебя помощь.
— Я видел, как ты учила лекции.
— Все-то ты видишь.
— Аллах дал нам пару глаз, пару ушей и только один рот, — он показал на свои полные, как у Карима, губы. — И этим ртом я могу уговорить брата отпустить тебя со мной учиться, если ты попросишь его отложить рейс.
Я буду учиться? Карим отпустит меня? Я завершу свой проект по нейросетям и помогу базару отца? Я… Буду жить так, как всегда хотела? Месяц назад эти слова звучали бы как обыденность, сейчас они казались арабской сказкой, которая осталась бы на страницах детских книг.
— Зачем мне это?
— Ты продолжишь учебу, а я закончу все свои дела здесь, прежде чем вернуться в Мадрид.
Звучало слишком сладко для реальности. Слишком нереально, слишком наигранно, словно мне предложили не обучение в университете, а азартные игры, которые видела у девочек в общежитии в Лондоне.
— Почему ты думаешь, что я соглашусь?
Он не ответил, а молча шагнул ко мне, оказавшись слишком близко. Я хотела отпрянуть от него, тонна-километр позади меня были перила. Что он себе позволял? Моему возмущению не было предела, я хотела оттолкнуть его, как только ощутила насыщенный аромат знакомых арабских ноток. Но я задержала дыхание, когда он горяча шепнул:
— Ты хочешь учиться. Тебе это нужно.
Он словно знал мои больные места, чувствовал их. Ощущал лучше, чем Карим за месяце нашего брака.
— Отойди.
Я выдохнула слова через секунду после, как Хусейн сделал шаг назад и странно посмотрел на меня. Не хитро, как раньше, не удивленно. Я не понимала, что таилось в его золотисто-карих глазах, но его слова и действие настораживали меня.
— Кстати, ты забыла.
Хусейн подошел ближе ко мне, и я ненароком отпрянула. Снова. Но он лишь улыбнулся и протянул конверт с пляжа, который забыл Карим.
— Это Карима, не мое.
— Он сказал, что это тебе от твоего брата.
От Джахида?
Я отошла в малую гостиную, где не было слышно музыки разговоров и открыла толстый конверт, из которых виднелись фотографии. Но он никогда не отправлял их, да и я его не просила. Никогда не любила живые фотографии, потому что…
Их любила мама…
Это память. Она говорила так нам с Джахидом. Но иногда воспоминания хотелось вырвать из головы, закрыть в потайном ящике и больше не думать.
Фото блестели на солнце и пахли свежей краской, словно их только мне напечатали. Ровные. На них мы с Джахидом и с мамой. Мы совсем маленькие, а мама улыбалась. Тогда она ещё могла улыбаться и дарить нам с братом счастье.
Маленькая капля упала на мамино лицо на фотографии. Папа говорил, что мы похожи. Так оно и есть, как две капли воды.
Если бы ты была со мной, мамочка…Если бы ты была рядом, то не допустила бы такой судьбы для меня. Ты бы поддержала мое решение учиться и…
Эмоции взяли верх, я не смогла сдержаться и расплакалась, глядя на родную улыбку, на ямочки на щеках, которые мне не достались. В фиолетово-голубые глаза, которые я видела в отражении каждый день. Больно. Как же больно и грустно без нее. Зачем Джахид просил их передать?
Видимо, была причина.
И ее я обнаружила на нашей общей фотографии вместе с Джахидом и мамой, когда она намокла от моих слез. И я вспомнила то, что так старалась забыть.
— Сожги их, не хочу их видеть! — воскликнула я, швырнув фото в брата. — Мне будет больно видеть ее и вспоминать те унижения. Ты помнишь их?
— Но тебе было всего пять.
— Мне было уже пять.
— Давай так, я оставлю их себе и никогда не покажу тебе, пока…
— Пока что?
— Пока нам не будет угрожать опасность.
Я пригляделась к поплывшей фотографии, где мы с Джахидом и мамой совсем маленькие и в просвете фото увидела номер телефона и адрес. Я взволнованно сжала фотографии в попытке разглядеть всем кувырок и цифры.
Номер и адрес европейские.
— Ты совсем страх потерял? — рявкнул я, глядя в разозленные глаза Хусейна. Он как мальчишка, не знал что творил, нарушал наши обычаи, уставы. В конце концов, перестал уважать мою женщину.
МОЮ жену.
— А что? Я развлекаюсь за нас двоих, братец. Или ты забыл, как мы тусили в Мадриде?
— Мадрид не Дубай! Ты ходил голый по дому. На пляже. При моей жене!
— Неправда, я был в плавках.
— Ты в курсе, что за такое тебя ждёт тюрьма и твою девку тоже?
— Не обижай Полли, она хорошая девушка.
— Она эскортница. И она не должна жить в МОЕМ доме и ходить обнаженной при МОЕЙ жене. Во имя Аллаха! Ты превращаешь мой дом в бордель.
— Раньше ты был не против.
Раньше я был пацаном. Раньше на мне не лежала такая ответственность. Большая, чем родители оставили за собой после аварии, когда мне было пятнадцать. Я долго бился за то, чтобы нас приняли обратно в семью. Бился за правоносить статус принца и дать этот статус своему брату и сестрам.
— У меня появились обязанности, Хусейн, у тебя, кстати, тоже.
— Можно без них?
Он развалился в кресле и взял финик, прокручивая его в пальцах. Я бы засунул его в глотку брату от его беспечности. Уже двадцать, пора вырасти.
— Нельзя. Завтра ты улетаешь в Мадрид.
Он немедленно выпрямился
