— Все в порядке, — сказала я.
Но этот ребенок напугал меня.
На столе лежала пара серебряных серег с бирюзой, очень красивых и утонченных. Опять работа зуни, с типичными вставками из кораллов, бирюзы и черного янтаря в форме двух маленьких крылатых птичек, когда-то украшавших прекрасные ушки Доротеи. Испанский гребень с длинными зубцами и высокой изогнутой спинкой, который мог бы поддерживать мантилью, и я почти увидела Доротею в этой мантилье и испанском платье, веселую, полную жизни. Я взяла в руки маленький молитвенник, он раскрылся на странице, где лежали сухие розовые лепестки, и я положила его обратно на стол вдруг задрожавшей рукой. И наконец маленькая детская атласная туфелька, вышитая розовым шелком. Я взяла эту туфельку, и мои глаза наполнились слезами, принесшими мне облегчение и освобождение.
— Это все, что осталось из ее вещей? — смогла я выговорить.
Кларита кивнула.
— Это те несколько вещей, которые моя мать сложила в коробку, когда все остальные вещи Доро были отосланы из дома.
— Но почему? Почему их отослали?
— Твой отец ничего не захотел оставить себе. Хуан приказал все отдать в благотворительную организацию. Он не желал, чтобы ему что-нибудь напоминало о ней. Но мама потихоньку от него взяла эти вещи и спрятала. Она сказала, что они для тебя. Но я забыла о них и вспомнила только сейчас.
Я не смогла сдержать слез. Мое чувство было слишком сильным, слишком неожиданным. Бабушка Кэти снова позаботилась обо мне, сохранив все эти маленькие сокровища, принадлежавшие моей матери. Кларита молча стояла рядом со мной и не мешала мне плакать. Она не выразила мне ни сочувствия, ни понимания, ее глаза оставались пустыми.
Когда я вытерла слезы, она заговорила со мной бесстрастным голосом.
— Возьми их. Я не хочу, чтобы желание моей матери не было выполнено. Вот коробка, в которую она их упаковала.
Она взяла из-под стола маленький ящичек из сандалового дерева и отдала его мне.
Я собрала сережки, расческу, молитвенник и туфельку и положила все это в коробку на подстилку из ваты. Выплакавшись, я почувствовала себя немного увереннее, не такой ранимой, как тот испуганный ребенок внутри моего сознания. Когда я до них дотронулась, мне показалось, Доротея стала ближе ко мне взрослой, а став ближе, она как будто требовала от меня выяснить все о ней, все до конца. Я должна поговорить с Кларитой.
— Туфелька вышита плохо, — сказала она критически. — У Доро не было никаких способностей к рукоделию, и она не занималась им. Наша мама не смогла ее ничему научить.
Я тем более сохраню эту маленькую туфельку, которую она так неловко пыталась вышить, потому что она делала это для меня. Я закрыла коробку. Наступил момент для решительного шага.
— Спасибо, тетя Кларита, что вы позаботились об этих вещах, — сказала я. — Теперь я хотела бы знать, не сделаете ли вы для меня еще кое-что?
Хотя выражение ее лица никак не изменилось, я почувствовала, что она сразу же насторожилась, и я уверилась в том, что была какая-то тайна, которую она скрывала. Я решительно продолжала.
— Расскажите мне, пожалуйста, что вы увидели в тот день, когда стояли у окна в комнате Доротеи? Когда вы увидели то, что произошло между Доротеей и Керком?
Кларита повернулась к двери, показав мне свою прямую спину и тяжелый узел черных волос на затылке.
— Я уже говорила тебе, что мы не обсуждаем эти вещи.
— Но мы их обсуждаем, — мягко сказала я. — Дедушка сказал мне, что вы видели, что случилось. И Элеанора тоже. Что я хочу — и на что я, как дочь Доротеи, имею право — услышать это от вас. Пожалуйста, расскажите мне.
Я почти ожидала, что она выйдет в дверь и оставит меня здесь, отвергнув мою просьбу, но вместо этого она повернулась ко мне так резко, что я даже вздрогнула. Я не думала, что она такая эмоциональная.
— Ты, наверное, уже поняла, что я не слишком любила Доротею. Сильвия была мне ближе и родней, как младшая сестра, чем твоя мать. Я не чувствую себя обязанной тебе, как дочери Доро. Если ты уже слышала все от моего отца и Элеаноры, тогда ты знаешь всю правду. Я не горевала, когда умерла Доро.
— Но вы горевали из-за Керка, — сказала я твердо.
Она подошла ко мне совсем близко и схватила меня за плечо.
— Я не горевала по Керку! Когда-то, очень давно, когда он был еще совсем юный, Доро и я любили его. И я тогда ненавидела твою мать, потому что ему больше нравилась она. Потом все изменилось. И я не хочу говорить об этом. Я достаточно страдала. Помни, что ты — дочь женщины, совершившей убийство, и у тебя нет прав в этом доме.
Сильное чувство, охватившее ее, меня испугало, но я не стряхнула ее руку со своего плеча.
— Вы кое-что забываете, — сказала я. — Вы забываете, что я тоже видела, что произошло. Я была там ближе вас. Достаточно близко, чтобы все видеть и слышать.
Она была так потрясена моими словами, что сняла руку с моего плеча и сделала шаг назад. На одно лишь мгновение я увидела в ее глазах неприкрытый страх. Потом она опять взяла себя в руки, стерев все эмоции, ее лицо стало бесстрастным, как обычно, глаза пустыми, отчужденными.
— Ну, так что же ты видела? Что ты можешь рассказать такое, чего не видела я с моим прекрасным зрением?
— Ничего, — сказала я. — Пока ничего. Но, может быть, я смогу вспомнить. Дедушка сказал, он попробует помочь мне вспомнить, если я этого хочу. Тетя Кларита, вы действительно были в спальне Доротеи, когда это произошло? Вы действительно стояли у окна?
В ее глазах, в ее лице ничего не изменилось. Она просто подошла к двери и жестом попросила меня выйти. Мне ничего больше не оставалось, как только пройти мимо нее назад в гостиную. Она не пошла вслед за мной, и я постояла в прохладной, сумрачной комнате, переживая свое открытие: Кларита не любила меня еще больше, чем я думала раньше, она меня ненавидела. Она больше ничего мне не расскажет, но она уже рассказала мне одну вещь. Она рассказала мне о своей девичьей неприязни к моей матери, перенесенной на меня.
Вокруг меня смыкались саманные стены. За ними, казалось, гора и холмы стерегли меня. Мне вдруг захотелось убежать ненадолго. Мне захотелось рассказать кому-нибудь, что со мной случилось. Я подумала — Гэвин. Я пойду опять в магазин и попробую поговорить с Гэвином. И в то же время я понимала, что я не пойду туда. Мы не стали друзьями в это утро. Он не захочет меня видеть, и он слишком тесно связан с Кордова, чтобы слушать меня с сочувствием. Но у меня была еще одна родственница — Сильвия Стюарт. Хотя она имела очень острый язычок, у нее все же было больше искренности, чем у остальных, и, может, она захочет выслушать меня — в отличие от остальных. Она сейчас должна быть в своем книжном магазине.
