Я отнесла в свою комнату коробку из сандалового дерева и задержалась там, чтобы надеть сережки моей матери. Маленькие птички, казалось, трепетали крылышками у моих щек, и это изделие зуни составило ансамбль с брошью, подарком дедушки. Я взяла сумочку и, сбежав вниз по ступенькам, вышла через переднюю дверь. Я взяла с собой маленький ключик, хотя не знала, когда у меня появится возможность применить его.
Возможно, если бы я попросила, мне разрешили бы взять машину, но в моем теперешнем состоянии я не хотела ни с кем говорить. Центральная городская площадь была не очень далеко, и я помнила дорогу — сначала по направлению на каньон, потом вниз по Аламеде.
Ходьба меня в какой-то мере успокоила. Я дошла до площади, раскинувшейся в лучах прохладного майского солнца, с ее белыми литыми чугунными скамейками и памятниками в тишине — все движение было вынесено на прилегающие к ней улицы — я остановилась перед памятником, попытавшись сосредоточиться на окружающих меня вещах. На памятнике была надпись «Героям, павшим в сражении с дикими племенами индейцев на территории Нью-Мексико».
Я подумала: «А как относятся индейцы Нью-Мексико к этой доске?» Но, конечно, эти слова принадлежали другому веку и другому мышлению.
Я пересекла площадь в направлении длинного саманного здания — дворца губернатора, в котором теперь помещался музей. На тротуаре под выступающими коричневыми вигами у стены сидели индейцы, разложив перед собой на кусках ткани изделия из серебра и бирюзы. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на товар, а индейцы, как мужчины, так и женщины, безразлично смотрели на них, ничего не говоря. Сгорбившись под накинутыми на их плечи одеялами, они спокойно ожидали того, что будет. И герои, и дикари ушли в прошлое, и индейцы пуэбло смотрели на суету и жадность белых с тихой, высшей мудростью. Это была сцена, которую мне захотелось написать.
Обойдя площадь, я нашла улицу, указанную мне Сильвией, и медленно пошла мимо окон маленьких магазинчиков, пока не подошла к витрине с книгами. Зайдя внутрь, я увидела, что Сильвия занята с покупателем.
Ее короткие темно-русые волосы были слегка взъерошены, она взглянула на меня сквозь очки с темной оправой и кивнула, дав знак подождать. Магазинчик был маленький, с единственным окном сзади, и он был забит книгами в ярких обложках. Они стояли ровными рядами на стенных полках и лежали аккуратными стопками на столе посередине зала. В нише стоял письменный стол и печатная машинка, за которой работала помощница Сильвии.
Я легко отыскала книги Пола Стюарта, потому что его жена постаралась поставить их на самое видное место. Я нашла «Эмануэллу» и «Путь плети» и несколько других. Я перелистывала томик об индейцах пуэбло, когда покупатель ушел и Сильвия подошла ко мне.
— Как дела? — спросила она.
Я положила книгу на полку.
— Не знаю. Я только что почти поскандалила с тетей Кларитой. Она отдала мне кое-какие вещи, принадлежавшие моей матери, и я попросила ее рассказать мне все точно, что она видела в тот день, когда умерла моя мать.
— Она рассказала?
— Нет. Она очень разволновалась и не захотела говорить. Тогда я сделала глупость. Я напомнила ей, что я тоже была там в тот день и что я видела все, что случилось.
Сильвия была поражена.
— Ты хочешь сказать, что ты что-то припоминаешь?
— Нет, совсем нет. Но Кларита явно испугалась на секунду, а потом опять стала, как кремень. Я думаю, она что-то скрывает.
Сильвия взяла книгу со стола и слишком небрежно сдула с нее воображаемую пыль.
— Вряд ли. Я так не думаю.
— Я даже спросила ее, действительно ли она была там у окна, откуда она могла все видеть.
— Ты ее расшевелила! Клариту в семье Кордова всегда недооценивали. Но она способна на такое, чего о ней никто и не подумает. Хуан всегда не принимал ее в расчет и давал ей это понять, но она вела домашнее хозяйство и была прекрасной матерью для Элеаноры. Когда мы были детьми, она ко мне очень хорошо относилась, и я ее люблю.
— Она сказала, вы были ей как сестра.
— Кэти очень ценила ее верность и чувство долга, но мне кажется, что она догадывалась о том, что у Клариты в молодости была очень страстная натура. Было время, когда она безумно любила Керка, но с годами это прошло. Мне кажется, только у Хуана сохранилась сильная привязанность к Керку, может, потому что Керк подражал Хуану. Иногда мне казалось, что Керк старается быть более испанским, чем сама Испания. Мы с ним часто ссорились, потому что он не хотел, чтобы я выходила замуж за Пола.
Но в данный момент меня больше всего интересовал не Керк. Я хотела поговорить о Доротее, и пользуясь моментом откровенности со стороны Сильвии, задала вопрос:
— Пол действительно когда-то любил мою мать, как он мне сказал?
Сильвия чересчур старательно пожала плечами, и я заподозрила, что могут существовать вопросы, на которые она тоже не будет отвечать вполне честно. Может, она сама себя обманывала?
— Я думаю, это была его фантазия. Он придумал это, когда писал «Эмануэллу» — что он когда-то любил Доро. Все время, пока он писал эту книгу, он, очевидно, видел в Эмануэлле Доро. Но в действительности, насколько я знаю, этого не было.
Ее голос стал немного напряженным, и когда в магазин зашел покупатель, она поспешила к нему, как будто испытывая облегчение от того, что наша беседа была прервана. Да она и не была удовлетворительным рассказчиком. Смесь чувств, владеющих Кордова и с ними связанных, была очень сложной.
Пока она была занята, я подошла к заднему окну и сквозь стекло посмотрела на неожиданно приятный вид. Здание, в котором помещался магазин Сильвии, заключало внутри большой двор. В нем росли кусты и деревья, пересекались дорожки, выложенные кирпичом. На каменной скамейке посередине сидел Пол Стюарт и что-то писал в записной книжке.
Мне не нравилось общество этого человека и то, как он хотел вытянуть из меня глубоко похороненные воспоминания. Кроме того, меня интересовали его отношения с Элеанорой. Но теперь он сам мог рассказать мне кое-что, да и я могла что-нибудь из него вытянуть.
Глубоко в нише магазина пряталась дверь, ведущая во двор.
— Можно мне выйти? — спросила я Сильвию.
Она кивнула, и я вышла. Я сразу ощутила острый запах можжевельника, разогретого солнцем, и увидела кусты белой калины, выставлявшие напоказ свои пушистые снежные комочки. Вдоль дорожек росли ирисы, и в этом тихом месте, где были не так слышны звуки проезжающего транспорта, пели птицы, а высоко над головой синел небесный купол. Вокруг патио шла дорожка под навесом, а над ней — деревянная галерей, на которой располагались офисы и магазины. У меня опять возникло чувство замкнутого пространства, места, отгороженного от остального мира. Когда-то здесь жила испанская семья, дорожившая своим уединением, отвернувшаяся от всего, что оставалось вне этих стен. Но я все больше и больше противилась тому, чтобы меня запирали.
