Елена Ямпольская - Гимн настоящей стерве, или Я у себя одна

«У тебя большие проблемы в личной жизни» — бессмысленная по отношению ко мне фраза. В принципе, меня легко уязвить, но только не этим.

Достаточно хотя бы раз взглянуть в ночное небо и осознать себя пылинкой на пылинке, несущейся невесть где, невесть по чьему соизволению, по причинам, от тебя не зависящим, и в обстоятельствах, тебе неподвластных, а кто тебя запустил и когда остановит, не выяснишь ни за какие деньги… Согласитесь, ребята, у нас у всех большие проблемы в личной жизни. Прямо-таки глобальные.

Хроническая форма моих «разлучных» недугов радует, хоть это и радость со слезами на глазах. Значит, у нашей привязанности оказался не мотыльковый век. Говорят, любовь с годами переходит в привычку. По-моему, индекс любви можно вычислить, разделив привычку на годы, проведенные вместе. Пока результат меньше единицы, любовь имеет право называться любовью. Живая боль, которую я неизменно испытываю, расставаясь со своим любимым мужчиной, подтверждает, что привычка в нашем случае обратно пропорциональна длине романа.

То, что мне оказался доступен подобный накал чувств, — повод не столько для гордости (я-то, положим, всегда догадывалась, на что способна), но прежде всего для искренней и глубокой признательности. В этой жизни трудно встретить даже начальника, которому не стыдно подчиняться, а не то что мужчину, которого не стыдно любить. Не попался бы мне именно он, куковала бы я сейчас со своими способностями в плоских заунывных союзах…

Благодарность эту я по мере возможности изъявляю различными способами: и делом, и телом, и словом, как устно-приватным, так и откровенно-печатным. Благо с профессией мне повезло. Я использую служебное положение в личных целях и нисколечки в том не раскаиваюсь, ибо только во-вторых я журналистка, а во-первых — женщина, а о чем бы ни писала женщина, она всегда пишет о любви. В моем случае — с пылкой одержимостью неофита.

Развязав себе язык, преодолев страхи прослыть сентиментальной, я научилась признаваться в любви к своему мужчине — устно и письменно, прямо и косвенно. Кстати, замечательная формулировка для экзаменов: любовь устная, любовь письменная. Первый сдается при встрече, второй в разлуке… Заодно ко мне пришел навык открыто выражать свои пристрастия по другим поводам. Пусть люди, горячо мною любимые, будь то Пушкин, Паваротти или Андрей Миронов, в силу причин географических, иерархических или фатальных, никогда не узнают о моей любви, она не станет от этого меньше.

Мой главный человек зажег во мне лампочку, которая светит теперь не только ему. Единственное, чего я боюсь, что в его силах щелкнуть выключателем в обратном направлении. Но пока… Пока я имею счастье знать, как легко и щедро множится, ширится, делится, отпочковывается, растет и плодится живая любовь. Тем, кому интересны результаты, предлагаю чуть-чуть журналистских опытов — вокруг и около любви.

_____

Роман Виктюк сделал зрителю предложение, от которого невозможно отказаться — «Давай займемся сексом!». Глагольные формы на театральных афишах встречаются чрезвычайно редко. Как правило, режиссеру вполне хватает существительного и прилагательного. Допустимы вариации падежных окончаний. Но глагол… Время сейчас такое, недейственное. Не побудительное, а утвердительное. Конец. Абзац. Кошмар. Дерьмо. Факт. Противостоять факту — себе дороже, предпринимать по его поводу какие-либо телодвижения абсолютно бессмысленно. Это в идеологическую советскую эпоху было «Так победим!». Или в романтическую перестроечную — «Говори!..». А у нас «Гамлет», «Отелло», «Терроризм».

Роман Виктюк возродил к жизни повелительное наклонение, сыграв премьеру под прекрасным заглавием «Давай займемся сексом!». В этой фразе важна собственно сама фраза, то есть гласность. Секс легко обходится без разговоров, однако человеческая свобода начинается с разговора о сексе. Таким образом, у Виктюка получился новый, постпостперестроечный вариант «Говори!..».

Действие пьесы Валентина Красногорова, скромного пожилого израильского репатрианта, происходит в сумасшедшем доме. Этот захватанный прием не отторгается зрителем, поскольку Красногоров и Виктюк в данном случае мыслят неоспоримыми истинами: подавленная сексуальность — прямой путь в тюрьму или психушку; причем если палатой (либо камерой) окажется ваша собственная квартира, вам не станет от этого легче.

С точки зрения картинки, «Давай займемся сексом!» похоже на все, что обыкновенно делает Виктюк: идеально накачанные актеры играют во что-то типа «Морская фигура на месте замри»; рядом бродят хромоножки, будто заимствованные из «Бесов»; балетные пачки перерождаются в свадебные туалеты; ездит по рельсам конструктивистская кровать; свалены грудой стремянки цвета металлик; вместо задника бесстыдно распахнулся гигантский белый халат. Главные цвета — белый, черный, алый. Основной элемент бутафории — истерзанные в клочья газеты. Сцена замусорена так, что люди на ней тоже смотрятся лохмотьями, обрывками, фрагментами без начала и конца (во всех смыслах последнего слова).

У пяти основных персонажей секса нет, зато есть бесконечные разговоры о сексе, страдания по сексу, дефицит элемента «секс» в организме. Бесполезный муж, уставшая жена, профессор-сексопатолог, девственница-нимфоманка и — номер пять — медсестра, которая объяснит нам под занавес, что все эти люди выдают себя не за то, чем являются на самом деле (скажем, настоящая девственница хочет выглядеть неудовлетворенной супругой, а многократная «разведенка» — юной, неопытной барышней). Но и это не принципиально: угнетая собственную природу, мы запутываемся в ее дебрях, подсознание прет наверх, как каша из кастрюльки, и тут уж черт ногу сломит, собирая из огрызков наше подлинное «Я».

«Давай займемся сексом!» — в сущности, спектакль асексуальный. Как рекомендации в дамских журналах («Найди свою точку G» или «Доставь ему удовольствие»), как научно-популярный телесериал «История секса». Для тех, кто понимает, это очень смешно. У секса не может быть истории. Он существует только в настоящую минуту.

Тем не менее надо отметить, что никто, кроме Виктюка, не занимается на нашей сцене философией секса, которая на самом деле есть не что иное — как философия свободы.

Уморительный профессор — великолепный Николай Добрынин — стягивает штаны через голову и выбегает в зал в оранжевых семейных трусах, выкрикивая среди партера свои жаркие агитки: «Все болезни происходят от недостатка секса!», «Секс — единственный язык, понятный всем и любимый всеми!», «Учиться, учиться и учиться сексу!». И в качестве кульминации: «Гениталии всех стран, соединяйтесь!» Хулиганства здесь так мало, а смысла так много… Сначала профессор вырвет из собственного межножья два пинг-понговых шарика, и публика грохнет; потом этих шариков упадет сверху целая куча, зрители опять захихикают, припомнив давешний розыгрыш; а потом Добрынин подойдет к авансцене, возьмет одну штучку, круглую, беленькую, и начнет счищать с нее скорлупу… Все-таки мастерство не пропьешь. Есть еще у Романа Григорьевича порох в известных пороховницах.