— Мы можем жить в палатке и иметь при себе оружие.
— Там ужасная жара, насекомые, песчаные бури, ни капли воды, — ответил Курт, стараясь убедить ее. — Дорогая, Фуад поставил условие, что я приеду без семьи.
Закат погас, и в комнате поползли длинные тени.
— Когда ты рассчитываешь вернуться? — спросила Гонора, стараясь казаться спокойной.
— Фуад хочет, чтобы я выехал немедленно. Страна расположена в стороне от воздушных линий, и мне придется добираться туда около недели. Конец стройки намечается на март — начало апреля. Мне предложили большие деньги с выплатой на два месяца вперед. Я положу их на твой счет.
Гонора почувствовала, что сейчас заплачет. Как она будет жить без Курта? Но если она скажет ему правду, он никуда не поедет, а без работы он просто умрет. Ребенок появится на свет только в начале июня, а к тому времени Курт уже будет дома. Сдерживая слезы, она сказала:
— Только при одном условий.
Курт встревожился:
— Что такое?
— Никаких свиданий с наложницами Фуада!
Курт облегченно рассмеялся.
— Только в свободное от работы время.
Он поднес к губам ее руку и нежно поцеловал.
Четвертого января Гонора проводила Курта в аэропорт Бурбенк — начало его путешествия. Она долго стояла на смотровой площадке, глядя вслед улетающему самолету, пока он совсем не исчез в безоблачном небе. Выезжая с парковочной стоянки, Гонора вместо того, чтобы повернуть направо, свернула налево и опомнилась только тогда, когда цитрусовые рощи сменила выжженная солнцем земля, заросшая низкорослым кустарником, и сероватокоричневые холмы. Подрулив к старой бензоколонке, она спросила грязного загорелого заправщика, как ей проехать в Голливуд.
— Девушка, — ответил он, — ты едешь в другом направлении.
При посещении доктора Кепвелла Гонора почти не понимала смысла его советов, так как он использовал специальные медицинские термины и речь его была быстрой и небрежной. Она внимательно прочитала брошюру, которую он дал ей в день первого посещения, и приняла ее как руководство к действию. Ежедневно она проходила не менее двух миль, пила молоко, ела хлеб грубого помола и заменила ванны душем.
Сейчас она была рада, что Курт уехал, так как руководство гласило: по возможности ограничить половые сношения.
Гонора старалась почаще бывать на воздухе и все свободное время проводила в тени распустившихся апельсиновых деревьев, слушая щебет птиц и греясь на солнышке. Она часто писала Курту, однако ни словом не обмолвилась о предстоящих родах. Зачем беспокоить его, когда он так далеко. Она представляла выражение его лица, когда, приехав, он найдет ее в интересном положении. Ведь он так хотел иметь детей, и как минимум троих.
Почтовая служба маленькой арабской страны работала плохо: письма шли долго и часто терялись. Когда задержки были особенно длительными, Гонора начинала волноваться: воображение рисовало ей самые ужасные картины.
Она часто писала отцу, но так и не сообщила ему о своей беременности — просто рука не поднималась.
Гонора часто плакала. Это были легкие слезы беременной женщины, но она приписывала их своему одиночеству.
Груди ее налились и стали такими же, как у Кристал, чем она очень гордилась, однако живот пока рос медленно, и просторные кофты, которые она носила, скрывали беременность. Однако в конце января Гонора решила, что ей все же следует купить специальную одежду, и, отправившись в магазин, приобрела широкую габардиновую юбку с рядом пуговиц, позволяющих регулировать ее ширину по мере роста живота, и две просторные блузки.
Как-то морозным февральским вечером, когда Гонора лежала на диване, слушая по радио вечерний концерт и одновременно читая новый роман «Дом радости», в дверь постучали. Заложив страницу, Гонора направилась к двери, недоумевая, кто бы это мог быть.
На пороге стоял Ленглей, держа в руках до боли знакомый потертый чемодан.
— Папа, — выдохнула Гонора.
— Похоже, я скоро стану дедушкой.
Родной капризный голос напомнил ей детство, и, выронив книгу из рук, она бросилась ему на шею.
Ленглей сознался, что голоден, и Гонора помчалась готовить обед. Отец удобно устроился за кухонным алюминиевым столиком и, потягивая виски, оставшееся от Курта, рассказывал ей семейные новости. Джоселин перешла в новую школу и отлично учится, Кристал блистает на Клей-стрит.
— Сейчас с помощью известной американской фирмы она заново отделывает особняк, — добавил Ленглей.
Он с аппетитом съел баранью отбивную, которую Гонора приберегла себе на завтра, кусочками хлеба вычистил тарелку и явно остался доволен.
— Как твои издательские дела? — спросила Гонора, чистя картофель.
— Мои дела подождут. Сейчас я в отпуске. Расскажи мне о работе Курта.
Гонора начала рассказывать о пустынной земле, покрытой песками, которые надо закрепить, о строительстве асфальтовой дороги через эти зыбучие пески, о трудностях, с которыми придется столкнуться Курту.
— Аравийские пески! — воскликнул Ленглей. — Мне всегда хотелось побывать в тех краях! Но скажи, как Курт мог оставить тебя в твоем положении?
— Я ему не сказала о ребенке.
Ленглей вылил в стакан остатки виски и поставил пустую бутылку на подоконник.
— Черт возьми, Гонора, — воскликнул он, — как ты могла скрыть такое от своего мужа?
— Он бы тогда остался дома, а эта работа очень важна для его дальнейшей карьеры.
— И все же… ты обязана поставить его в известность. — Глаза Ленглея увлажнились, и Гонора поняла, что он вспомнил о матери, умершей при родах.
Вздохнув, Гонора помешала картофельные чипсы.
— Я напишу ему в самое ближайшее время. Папа, ты погостишь у меня?
— Здесь так тесно.
— Я буду спать на раскладушке, а ты займешь мою кровать.
— Может, мне лучше остановиться в гостинице? — спросил нерешительно Ленглей.
Гонора посмотрела на отца — старая вытертая рубашка, плохо отглаженный воротничок. Жалость сжала ей сердце.
— Папа, ты проехал сотни миль, чтобы повидаться со мной! О какой гостинице ты говоришь? Об этом не может быть и речи.
В последующие дни Гонора возила отца осматривать город. Она чувствовала себя узником, вырвавшимся из заточения, и была очень счастлива.
Временами Ленглей уходил в себя: его мучила совесть, он страдал из-за того, что живет на деньги дочери. Ленглей объяснил ей, что его дорожные чеки здесь не меняют.
Гонора купила ему три бутылки шотландского виски «Блэк энд уайт», и, хотя она никогда не видела его пьяным, две из них опустели за два дня.
