– Словом, она пообещала устроить нам встречу с одним человеком. Я не знаю, кто он: режиссер, сценарист, арт-директор, – у них там своя кухня, нам с тобой это ни к чему. Главное, что его епархия – это интеллектуальные ток-шоу. Я хочу подкатить к нему уже с готовым сценарием.
– Со сценарием ток-шоу? – уточнила Оксанка.
– Да. Тему я уже придумала. Она, правда, стара как мир – «Засилье бренда в искусстве». Но мы будем напирать на то, что, мол, в этой теме поблескивают благородные седины классики. И что обсуждать ее актуально во все времена. Как ты считаешь?
– Да-да, – со вздохом покивала Оксанка, – будем напирать…
Я задумчиво закатила глаза:
– Теперь бы еще понять, как нашу Бабу-ягу в этом проекте задействовать. Ведь чувствую, тепло! Очень тепло! Сама подумай! Девица пишет офигенные песни!
– А три ее подружки, – играя бровями, сказала Дорохова, – шикарно играют на разных музыкальных инструментах.
Я покосилась на Витьку. Его пила шла ровно, без надрыва. Значит, он опять не обратил на Оксанкино ехидство никакого внимания. Только спросил:
– Какая девица? Глядя на меня, Оксанка ответила:
– Лейла Рушановна! – И со зверским видом затолкала в рот кусок краковской. Часа два мы выстраивали стройную цепочку сценария.
Пошли от обратного. Кощей, проходящий сегодня как Баба-яга, не бренд. А просто талантливая девчонка, поющая на Арбате. Ну, хорошо, допустим. Привели ее в студию. Посадили на стул. Задали пару-тройку наводящих вопросов. Какие-то приглашенные люди послушали ее песни. И предположим, даже разделились на два противоборствующих лагеря – «за» и «против» того, чтобы девочка снискала себе славу у миллионной аудитории. Что дальше?
На мой взгляд, все это было как-то суховато. Не хватало накала страстей. Оксанка же и вовсе записала сценарий в дешевки.
Тут «полголовы», которые мы и в расчет-то не брали, неожиданно разродились идеей.
Витька возьми да и предложи:
– А поставьте своей Бабе-яге в противовес какую-нибудь фабрикантку.
Мы с Дороховой переглянулись. И секунд несколько смотрели друг на друга в полном изумлении.
– Кого-нибудь из «Корней»! – перемещаясь по столу на локтях, заговорила Оксанка.
– Нет, давай Тимати! – двинулась я ей навстречу. – Тимати – бренд? Бренд.
– А лучше даже не из «Фабрики», а кого-нибудь совсем бендистого. Например, Диму Билана!
– Не, – деловито постукивая молоточком, встрял Витька, – для сохранения баланса надо бы тоже девочку.
В общем, недолго думая, мы переписали сценарий, внеся туда соответствующие предложения и пожелания. Потом я заставила Оксанку захотеть посмотреть кино на кухне, а сама пошла в комнату – звонить Лейле Рушановне.
– Але, Дима? Это Ирина. Ну, как у тебя успехи?
– Привет! – Голос телевизионщика звучал облегченно-радостно (видно, не забыл еще мою вчерашнюю заключительную встряску!). – Все хорошо. Ваня согласился с тобой встретиться. И даже пригласил нас на рыбалку в следующие выходные. Поедем ко мне на малую родину. Под Калугу. Там места просто потрясающие!
– О-о-о… Какой же ты, Димка!.. Димка!
– Что?
– Я тебя обожаю!
Он улыбнулся в трубку:
– Да? А когда мы увидимся?
Когда-когда. Вот на рыбалке и увидимся. А то знаю я вас голубчиков! Ищи тебя потом свищи, вместе с Ваней твоим.
Но вслух я сказала:
– Ну, ты позвони мне завтра, договоримся.
– Может, сейчас договоримся?
– Ой, Димка, у меня на этой неделе встреча за встречей! Я пока никак по времени не определюсь.
Телевизионщик явно погрустнел:
– Ну ладно, тогда до завтра.
У-у, Чижова! Аферистка! Как тебе не стыдно? Бедный мальчик из деревни Кукуево думает, что встретил наконец-то хорошую девушку. Веселую, работящую – такая маме должна понравиться. А ты! Тьфу! Глаза б мои на тебя не смотрели!
Я захлопнула пудреницу, в которую погляделась для того, чтобы выудить ногтем из зуба волокна краковской. И пошла к своим.
Почему-то при моем появлении из дверей комнаты Дорохова загородилась рукой. Судя по неестественным содроганиям и всхлипам, она либо плакала, либо смеялась. Меня это в любом случае насторожило. Стараясь быстрее разглядеть причину, я ворвалась на кухню.
Посередине, обескураженный Оксанкиным поведением, стоял Витька. А рядом – ростом с него – возвышался какой-то ящик, надо полагать, моя полка, которая, честно сказать, была нужна мне для всякой макулатуры.
– Что это, Витя? – беспомощно спросила я. – Витя! Что ЭТО?
Дорохову прорвало. Она уже больше не скрывала своего истинного лица. Ржала так, что слезы градом катились.
– Ира! Витюха вон, вишь, по крупняку работает! На фиг тебе скворечник! Он вон тебе сразу телефонную будку подогнал!
Не обратив на нее внимания, я осторожно обошла ящик кругом.
– Витя, и ты ради этого лишил меня зеркала? – все тем же растерянным тоном спросила я.
Витька напряженно молчал.
Тогда я аккуратно поставила полку горизонтально и попробовала в нее улечься. Ступни немного торчали наружу, но в целом мне это удалось.
– Панночка помэрла! Довел бурсак окаянный! – донесся до меня комментарий, не стану объяснять чей.
Потом Витька в наказание был послан в магазин за продуктами. Вкус сладкого черного кофе уже вызывал отвращение. Нужно было нормально поесть. Время приближалось часам к девяти.
Оксанка засобиралась домой.
– Да погоди! Хоть ужина дождись, – сказала я.
– Нет, поеду. А то, пока в свое Медведково доберусь, зима начнется. – Она в который уже раз вытащила мобильник, взглянула на табло и с грустью констатировала: – Ни звоночка… ни записки от него. Видать, мой стихотворный привет – мимо цели.
– Неужели ты, правда, надеялась, что это подействует? – изумилась я. – Даже если он слышал твое послание – на что я отвожу ноль целых пять десятых процента, – там же ведь совершенно непонятно было, ни от кого оно, ни для кого…
– Надежда, Ира, она ведь дама живучая, это всем известно. Но лично моя уже при смерти. На что надеюсь – сама не пойму.
– Да чего ты маешься? Возьми позвони ему! Или, хочешь, я позвоню?
– И что ты скажешь? Приезжай, Дорохова без тебя в петлю лезет?
– Да, вот именно так и скажу! Этими же точно словами.
– Нет, уж. Поеду домой, буду страдать дальше. – Оксанка сняла с вешалки свой плащ и в задумчивости остановилась: – Ты знаешь, я иногда ловлю себя на мысли… особенно когда занимаюсь чем-нибудь забавным… например, мою окна… Я тебя уверяю, мне так и хочется крикнуть себе самой: «Одумайся! Ведь жизнь так прекрасна!» Ну вот, я занимаюсь, а он стоит и наблюдает за мной откуда-нибудь из укромного уголка. И улыбается этой своей улыбкой, которую я ненавижу. Ненавижу и люблю одновременно. И мне так хочется, чтобы это было правдой! Чтобы он видел, что вот я, такая маленькая по сравнению с ним, но как-то еще живу без него. Дышу. Окна мою. Даже смеюсь иногда. Эх, Ира! Чему это ты так счастливо улыбаешься, хотела бы я знать?
