— Даш, ну в чем дело? Ты что, стесняешься? Так нас же никто здесь не видит.
Он даже на секунду не предположил, что я могу просто не хотеть с ним целоваться… Да и как предположить такое, если я сама вцепилась ему в шею. А у меня просто закружилась голова, я просто не хотела разбить голову о камни…
— Вот так-то лучше…
Сколько градусов за стенами будки — явно меньше, чем внутри. Температура тела давно уже перевалила сорокоградусную отметку, у обоих… Мои пальцы соскальзывали по влажной шее на спину, и я чувствовала, как под моими ладонями дрожат Кузины лопатки, как и то, что его руки под моей футболкой ловять вместо груди горячие капли, стекающие по подмышкам. Но я не хотела об этом думать, как и о том, что ответить влажными губами на его совершенно дурацкую фразу:
— Я тоже считаю лифчик ненужной частью дамского туалета…
А я-то всего-навсего забыла сунуть в рюкзак чистый, но привычные чашечки сейчас явно были бы малы, как стала мала и ладонь Кузьмы, на вид, казалось бы, такая большая… Он хотел поменять руки — а вдруг другая ладонь окажется больше, ведь глаза-то у человека разного размера, а вот моя верхняя губа стараниями Кузьмы сравнялась по объему с нижней. Я это поняла, пытаясь поймать его нос, когда его губы убежали к подбородку, хотя по нему сейчас не текло никакого мороженого…
— Блин, нас застукали…
Он почти выпихнул меня наружу. От солнца и дрожащих на ресницах слез я не видела ничего и обрадовалась, когда он нашел мою руку. Он так быстро развернул меня, что проехался по спине рюкзаком, наскоро накинутым им на одно плечо.
— Надо было сказать им, что нехорошо подглядывать за взрослыми…
Я уже не обернулась — мне и так хватало краски, разлившейся по всему лицу.
— Впрочем, мы в их возрасте тоже подглядывали…
— Я — никогда, — брякнула я невпопад.
— Не ври…
Мы уже соскочили с последней ступеньки, и он, отпустив мои пальцы, отыскал свободную от ремня шлевку на моих шортах, а я голой кожей почувствовала заклепку на его ремне и поскорее отстранилась.
— Обиделась? — его рука, соскользнув с локтя, вновь отыскала мои пальцы. — Ты не такая, как я. Ты хорошая. Я это помню…
— Что ты помнишь?
Я попыталась высвободиться — не тут-то было, он только сильнее сжал мои пальцы.
— Не убегай…
Я снова была рядом, а его пятерня собрала в гармошку футболку чуть выше моей талии, превратившейся вдруг в осиную, потому как мой бедный живот намертво приклеился к позвоночнику. Кузьма запрокинул голову, и я тоже — хотя он и не предлагал отыскать в небе облако в виде Чебурашки. Но я нашла у парапета двух мальчишек и догадалась, что это они сыграли роль агентов международной полиции нравов.
— Пошли, — он снова взял меня за руку и потащил к выходу, будто непослушного ребенка.
Я не знаю, зачем упиралась — мне просто хотелось сохранить между нами хоть какую-то дистанцию, чтобы мой внутренний градусник не взорвался к чертовой матери от перегрева.
— Здесь еще есть музей, хочешь? Или ты голодная уже? — он больше не сокращал между нами дистанцию, но и не отпускал моей руки. — Вдруг там есть кондиционер…
Но по дороге был наш римский фонтан, и я, наплевав на что кто подумает, сунула под струю ладони и умылась, чувствуя, как прохладная вода аж зашипела, соприкоснувшись с кожей пылающего лба.
— Или лучше в церковь?
И он уже тянул меня туда, не дожидаясь никакого ответа, но нас встретили закрытые двери. Кузьма припал носом к стеклу, смешно его расплющив, но быстро спрятал от меня свой профиль в ладони.
— Ничего интересного.
Я тоже поискала ракурс, с которого было видно, вместо наших прифигевших от жары и не только жары физиономий, убранство собора — чинные ряды скамеек, монохромная светлая плитка на полу и такие же, как в монастыре статуи по обе стороны от накрытого белым кружевом алтаря: одна Иисуса, украшенная букетами, а другая — монаха с ребенком в руках.
— Пошли в музей!
Кузьма снова нашел мою талию и не отпускал, пока мы не вошли в двери музея.
— Хотите экскурсию? — поднялась нам навстречу молодая хорватка, и я чуть не выпалила:
— Нет!
— Да, конечно, хотим, — ответил за нас Кузьма, купив билеты.
Кажется, я напрочь забыла английский, или девушка говорила слишком быстро, или я только и делала, что следила за тем, куда смотрит Кузьма, но он четко смотрел то ей в глаза, то на предметы гордости музея. А мне дела не было до фрагментов средневековых фресок, которые свезли сюда с окрестных земель, где было множество древних церквей. Меня не впечатлили даже огромные серебряные и золотые кубки для причащения. Я только пару раз взглянула в глаза Божьей Матери — уж как-то очень жалостливо Дева Мария глядела на меня с картины, прижимая к груди Младенца. А я прижимала к телу влажную футболку, пытаясь вернуть рукам первородную сухость. Мне хотелось пить — безумно, но девушка все говорила и говорила.
Непонятные квадраты, виденные нами со стены, оказались солевыми разработками. Соль, которая по весу приравнивалась когда-то к золоту, и стала причиной постройки оборонительной стены. Сейчас солевые поля засыпают землёй и разводят на ней прекрасные сады, потому что соль больше не в цене. А вот наше время мы ценим больше всяких там ля-ля и разговоров про святого Блейза, которому посвящена местная церковь, куда попасть можно только по праздникам. И такое бла бла бла из зала в зал…
Наконец я снова вслушалась в ее речь, уставившись на крест, отчего-то хранящийся под стеклом.
— Это главная наша реликвия. Вообще это реликвия мирового значения. Наш священник выносит этот крест во время Пасхи, а сейчас вы можете посмотреть его вблизи. Это настоящий шип из тернового венка, в котором был распят наш Спаситель. Наш Епископ привез его самолично из Святой земли, потому что был среди тех, кто двадцать восьмого августа тысяча пятьсот пятьдесят пятого года вскрыл могилу Христа.
Простой деревянный крест, окованный серебром, а в центре окошечко, в котором действительно что-то такое да виднелось. И когда девушка ушла, оставив нас наконец спокойно побродить по пустому музею без ее назойливого гудения, я припала носом к стеклу — там действительно, под бумажкой, на которой можно было латиницей прочитать слово "корона" был какой-то шип — ладно, допустим, что терновый, а внизу какая-то другая веточка, ниточка и еще непонятно что очень и очень ценное для католиков и не только без всякой там сигнализации и вездесущей бабульки.
— Можно?
Что, можно? — почти что спросила я, почувствовав руки Кузьмы на талии и его горячее дыхание на моей ледяной теперь щеке. Хорошо, что не спросила — он поднял бы меня на смех, потому что всего-навсего хотел сдвинуть меня в сторону, чтобы сфотографировать реликвию. Он хуже инстаграмщиц, постящих ресторанную еду, блин…
— Даш, тебе чего-нибудь здесь нравится?
Это он развернул меня к ювелирному прилавку — здесь только ценников не хватало рядом с выложенными на черную поверхность украшениями. Скорее всего золотыми. Серьги, цепочки, бусы при этом походили на современную бижутерию. Только кольца проплывали, да и то не тонкой чеканкой, а тем — вот ведь идея какая простая — что были нанизаны на свернутую жгутом тканевую салфетку.
— Нет, ничего, — пресекла я на корню возможные разговоры об ювелирке. — Лучше римские монеты пойдем посмотрим.
Хотя нумизматика интересовала меня еще меньше. Меня занимал совсем другой вопрос. Он не давал мне ни свободно дышать, ни трезво соображать — что мы будем делать с Кузьмой дома, где за нами некому подглядывать?
Глава 34 "Фига"
— Даш, тебе не кажется, что мы надули бабульков?
Кузьма смотрел в раскрытый багажник, в котором я пыталась поаккуратней, чтобы не помялись, разложить между рюкзаком и кроссовками несколько синеньких пакетиков с инжиром, сливой, нектаринами, помидорами и… Нет, картошку мы не купили, хотя нам и предлагали. Картошка в готовом виде со вчерашнего ужина ждала нас в холодильнике. Рынок — пару лоточков — примостился в тенечке за каменными городскими стенами, и мы бы прошли мимо, если б нас не позвали: по-хорватски, но мы как-то догадались, что являемся единственными возможными покупателями.
