— Нет, не верю, но у старухи Рамоны все сбывается, Софушка, — невесомо припадает губами к шее. — Стала бы мать тратить на каждый сеанс по две тысячи зеленых.
— Сколько?! — разворачиваюсь к нему лицом. — Серьезно?
— И ты не поверишь, Софушка, по ее словам, ты уже беременна, — Мирон скалится.
По его хищному лицу текут ручейки воды, а в мой лобок упирается головка его восставшего члена. Я не позволю ему меня опять соблазнить, каким бы неотразимым он ни был.
— Не смешно, — отталкиваю его и выскакиваю из душевой кабины, подхватывая полотенце с тумбы.
Обматываюсь и наблюдаю за тем, как Мирон за стеклянной дверцей, насвистывая, намыливает подмышки и пах. Его задница на минуту меня гипнотизирует, но я встряхиваю головой и, как могу, спокойно говорю:
— Я ошиблась, я тебя не люблю. Это была минутная слабость. Ты мне не интересен.
— Твоя ложь очаровательна, — смывает пену. Шум воды приглушает его насмешливые слова. — Да и как в меня не влюбиться? Я же хорош.
Мирон выключает воду и выходит ко мне горделивым божеством с крепким стояком. За ним тянутся влажные следы и лужицы. Отвожу взор.
— Слова, может, и лгут, но не глаза, — подходит и касается щеки, — посмотри на меня.
— Не хочу.
— Я жду.
Да подавись, подлец, моими чувствами. Поднимаю взгляд, полный обиды, отчаяния и нежной привязанности. Я так хочу быть любимой, просыпаться в одной постели и любоваться тобой, когда ты сладко дремлешь, а потом кормить блинчиками. Я освобожу твоего повара от готовки завтраков, чтобы самой баловать тебя простой и домашней едой, но эти радости обратятся в пытку, если для тебя они будут лишь шалостью.
— А теперь словами скажи, Софушка.
Я слышу, как журчит вода в сливе, и падают капли с кончиков пальцев Мирона. Влажный воздух напитался запахами цветочных отдушек, и отдает благородными ароматами розы.
— Я люблю тебя.
Я запомню этот момент, чтобы потом, когда Мирон выкинет меня из своей жизни, я не вздумала связаться с кем-то из мужчин. Я была одинока, потому что подспудно знала, что они жестокие и бессердечные манипуляторы и монстры.
— И на развод не рассчитывай после этого, — обхватывает лицо ладонями, целует и срывает полотенце с крючка.
Промакивая живот и грудь, покидает ванную комнату:
— Все, я спать. Я с тобой вымотался.
— А я знаю, как тебя отвадить от меня, — семеню за Мироном.
— Да? И как же? — откидывает полотенце и ложится под одеяло, взбив подушку в черной шелковой наволочке.
— Измена, — стою перед кроватью, скрестив руки.
Ясное дело, что у меня совести не хватит так поступить, но укусить Мирона за больное место очень уж хочется.
— Я же тот, о ком ты говорила, — складывает ладони на груди и смеется. — Твой избранник? Я не только единственный, но и первый.
— Начнем с того, что я не выбирала тебя в мужья, ты сам выбрался.
— Ты так бесишься, потому что я тебе кольцо не подарил?
Вспыхиваю возмущением. В потаенных мечтах я представляла, как Мирон встает на одно колено и со словами о любви протягивает коробочку, но в данной ситуации кольцо никак не поможет. Возможно. Все зависит, как именно оно будет преподнесено.
— Вот оно что.
— Нет! — рявкаю я. — Не в кольце дело, а в отношении!
— Будет тебе кольцо, Софушка, — Мирон зевает и выключает ночник. — Разговор окончен.
— Вот про это я и говорю!
— Хорошо, — включает ночник, садится, откинувшись на подушку, — какое кольцо ты хочешь? Из желтого, красного или белого золота? Или из платины?
— Не нужно мне кольцо! — топаю ногой и обхожу кровать и ныряю под одеяло. — Господи, заладил! Кольцо! Белое, красное, желтое!
— Мы еще не обсудили камушки, — меланхолично отзывается Мирон.
Закусываю подушку и ору в нее что есть силы. Мозг лопается, выпуская громкую истерику, злобу и бессилие перед Мироном. Один выход — порешить его, ведь только смерть его остановит. Крики утихают мычанием, всхлипами и я замолкаю. Истощенная воплями и избиением ни в чем не повинной подушки.
— Успокоилась? — спрашивает Мирон, поглаживая меня по спине.
— Да, — пустым голосом отвечаю я.
— Мы можем поспать?
— Да.
— Отлично.
Свет гаснет, и Мирон обнимает меня:
— Это все из-за твоего интересного положения.
— Я не беременна, — сипло и хрипло отвечаю я.
— Я понимаю твой скептицизм, но Рамона никогда не ошибается, — горячо шепчет в шею.
— Может, это Анжела все-таки залетела?
— Да оставь ты эту уже суку в покое.
— Что, уже сердце не разбито? Любовь прошла, завяли помидоры?
— Может и не было этой любви, Софушка?
— А чего ты у меня спрашиваешь?
— Если бы ты вздумала вчера сходить к Васечке на стендап и потом за кулисами ему отдалась за его тупые и плоские шутки, — шипит Мирон в затылок, — то я бы этому Васечке член отрезал и ему же скормил. Мне бы было не до Моцарта.
— При чем здесь Моцарт? — чешу кончик носа.
— Моцарт и утка с утятами из одной песни.
Пытаясь понять, какой смысл Мирон вкладывает в Моцарта, я проваливаюсь в черный и молчаливый сон, из которого меня вырывает паника, что я опаздываю на работу, но увидев перед глазами высокий потолок с лепниной и хрустальной люстрой вспоминаю безумную ночь и натягиваю до подбородка одеяло.
— Одевайся и поехали, — Мирон стоит у окна в костюме, глядя на меня с привычным высокомерием.
Спальня залита солнцем, которое слепит и лужами расплескалось на одеяле и ковре.
— Куда?
— В загс, а потом в офис.
Сажусь. Ее успела проснуться, а уже устала. На безымянном пальце правой руки искрит камушек в изысканной, но сдержанной оправе либо из белого золота, либо из платины. Я же ничего не понимаю в брюликах и драгоценных металлах.
— Кольцо? — в изумлении оглядываюсь на Мирона.
— Ты же под утро знатную истерику из-за него закатила, — прячет руки в карманы.
— Я… — накрываю лоб ладонью и вздыхаю, — это… у меня слов нет…
А потом перевожу безнадежный взгляд на строгое и стильное платье нежно-бежевого цвета. Висит на плечиках, что закреплены за крючок на дверцу шкафа, а под ними телесные туфли на высокой шпильке. Затем глаза цепляются за кружевное белье на прикроватной тумбе.
— Пятнадцать минут, — Мирон приглаживает волосы у зеркала и выходит из спальни.
Загс еще ничего не значит. За месяц, пока будут хранить и рассматривать заявления, может произойти многое. Учитывая, что мы за несколько дней пришли к моим признаниям в любви и обручальному кольцу, то за тридцать Мирон переиграет ситуацию несколько раз.
Пока торопливо привожу себя в порядок, натягиваю кружева и любуюсь туфлями, раздумываю над тем, почему я так отчаянно выступаю против решения Мирона взять меня замуж. Его мать права, любая бы вцепилась в шанс создать с ним семью даже без любви, а я с чувствами хочу сбежать.
Я не достойна. И не в плане социального статуса. Я не имею права вступить в брак с тем, кого люблю, потому что я продажная шлюха. Разве получится крепкая семья с той, которая позарилась на высокую зарплату и на второй день раздвинула ноги на дубовом столе? А заслуживает ли такая девица уважения и любви? И разрешено ли ей самой любить, испытывать светлые чувства и мечтать? Твердое нет.
Вот в чем причина моих истерик. Я не верю в будущее между мной и Мироном, и даже его признания, если бы они прозвучали, не убедили меня.
— Так, — раздается строгий голос за спиной и ловкие пальцы застегивают молнию платья, — чего зависли?
Разворачиваюсь к Мирону лицом и сумбурно вываливаю на него все то, до чего я только что додумалась. Он приподнимает бровь, когда я замолкаю и перевожу дыхание.
— Я и половины не понял.
И смотрит на меня, как на маленькую девочку, которая поделилась неразумным и неразборчивым лепетом о божьих коровках на одуванчике.
— Да я же все объяснила!
Задумчиво жует губы и вздыхает.
— Сейчас у меня складывается ощущение, что ты собралась в монастырь уйти.
