не как с больным, а как с выздоравливающим. И от этого мой позитивный настрой только возрастает.
Стоит мне разместиться в новом доме, как Костров тут же принимается за мое восстановление. Причем капитально так принимается.
Во-первых, по его настоянию, я перехожу на сыроедение и принимаю пищу только маленькими порциями. Костров утверждает, что энергия, ранее затрачиваемая на переваривание больших объемов тяжелой еды, будет перенаправлена организмом на исцеление. Якобы, помимо секса и сильного стресса, пищеварение отнимает у тела больше всего сил.
Во-вторых, каждый день я уделяю не менее трех часов медитациям. Знаю, звучит бредово, но я пообещал себе, что буду не только беспрекословно слушаться Кострова, но и верить в его методы. Так вот, во время этих медитаций я представляю, что мой позвоночник полностью восстановился и чувствую (ну по крайней мере искренне пытаюсь) благодарность за исцеление.
Костров является сторонником теории о материальности мыслей и говорит, что наш разум способен излечить тело. Рассказывая о медитативных практиках, он показывает мне изображения здорового позвоночника, и я мысленно должен реконструировать свой собственный хребет, позвонок за позвонком.
И, наконец, Костров устанавливает у меня дома довольно странную на вид установку в виде платформы с механизмом наклона и выступающим краем, в который нужно упираться ступнями. По его мнению, чтобы в сломанных костях отложилось нужное количество кальция, требуется некоторое гравитационное воздействие на поврежденные сегменты позвоночника.
Каждый день мой реабилитолог (или наставник, как я мысленно стал его называть) перекатывает меня с кровати на эту платформу и наклоняет ее. Поначалу на два градуса, а затем все больше и больше.
К концу первого месяца реабилитации я наклоняюсь уже более, чем на пятьдесят градусов и, что самое удивительное, почти не испытываю боли. Такой прогресс поистине поразителен, учитывая то, что врачи прописали мне строгий постельный режим сроком до полугода.
Однако, несмотря на очевидные успехи, мое внутреннее состояние далеко от идеального. Меня периодически накрывает волнами апатии, я устаю от бездвижья и бесконечной вереницы дней, которые похожи друг на друга, как братья-близнецы. Костров говорит, что в данной период жизни мне стоит полностью сосредоточиться на выздоровлении и отринуть все другие мысли. Но реализовать это на практике получается с трудом.
Например, я просто физически не могу перестать думать о Рите. После выписки из больницы она навещает меня далеко не каждый день, но все равно довольно часто: три-четыре раза в неделю. Приезжает обычно после работы. Красивая, ярко, но со вкусом накрашенная, дорого одетая, преуспевающая. Глядя на нее, я просто не могу не замечать, как сильно она изменилась с тех пор, как мы встречались.
Рита стала более уверенной, более властной, более острой на язычок, и порой мне кажется, что в ней не осталось и следа от прежней вечно смущающейся Веснушки. Но все же это не так. Иногда во время наших пусть не долгих, но все равно очень душевных разговоров в Рите проскальзывает что-то детское, непосредственное, и я с радостью подмечаю, что она все та же девчонка с большим сердцем и невинной душой, в которую я так отчаянно влюбился.
Мне по-прежнему нравится в ней все: губы, глаза, ресницы, манера покусывать ноготь на большом пальце, запах цветочного поля, исходящий от кожи, улыбка и смех, похожий на переливистый звон колокольчика. Рита кажется мне совершенной, и меня катастрофически угнетает мысль о том, что каждый вечер она ложится в постель к другому. Что он целует ее, видит ее голой, занимается с ней любовью, живет с ней. От этих картинок мое сердце изнывает от острой боли, которая, однако, действует крайне отрезвляюще.
Когда Рита ласково смотрит на меня, когда касается пальцами моего лба или сжимает мою руку, я знаю, что это всего лишь дружеское участие, не более. И это осознание помогает мне не раскиснуть окончательно.
Я держусь. Изо всех сил держусь. Общаюсь с Ритой ровно, не вспоминаю прошлое, не требую от нее приходить чаще… Но каждый раз после ее ухода я чувствую черную пустоту в груди. Так плохо становилось в ее отсутствие, так горестно.
Ведь одно дело жить без нее, не общаясь, не видя, не зная, какие мысли у нее в голове. И совсем другое – когда она постоянно рядом. Смеется, шутит, нежно поглаживает меня по голове – тут каждое мгновение подобно пытке. Мне так хочется раствориться в Рите, сказать, что люблю ее, но в то же время в ушах набатом стучит "не моя, не моя, не моя".
И я молчу. Закусываю губу и молчу, хотя душа в клочья разрывается.
А еще гигантским разочарованием для меня стала Дашка. И нет, дело вовсе не в том, что она ни разу не навестила меня в больнице и вообще довольно вяло интересовалось моим здоровьем… Этого я от нее и не ждал.
Проблема в том, что она практически не показывает мне Миланку. Отговорки находятся самые разные: от банального недостатка времени до упреков в стиле "если хотел общаться с дочерью, не хрен было на байке разбиваться".
Ситуацию спасает мама, которая взяла неоплачиваемый отпуск на работе, чтобы ухаживать за мной, и почти ежедневно навещающий меня Пепел, которого я опять стал считать своим другом. Несмотря на разногласия, которые возникали между нами раньше, он вновь и вновь доказывает, что ему не плевать на меня. Делом доказывает.
Сейчас, глядя на него и на Риту, я недоумеваю, как я раньше мог подозревать их в том, что они водят шашни за моей спиной? Такой дебил был. Так много не понимал, видел не дальше своего носа…
Но сейчас рассуждать об этом бессмысленно. У Пеплова своя жизнь, у Риты своя. И то, что они оба нашли время и возможность встроить меня в свой еженедельный график, для меня много значит. Невероятно много.
Именно сейчас мне наконец открывается простая истина: счастье не в деньгах и материальных вещах, как мне всегда казалось. Оно в простом человеческом общении.
Как жаль, что я понял это так поздно.
Денис
– Нет, Дениска, никуда я не поеду, – наотрез отказывается мать, складывая руки на груди.
– Мы же уже нашли нормальную сиделку, она нам обоим понравилась, чего еще тянуть? – недоумеваю я. – У тебя же своя жизнь, ты дома полтора месяца не была!
– Мой родительский долг быть рядом с тобой в трудную минуту, – упрямо качает головой она.
Закатываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы не нервничать.
– Послушай, ты живешь в Питере. И тебе пора возвращаться, – мягко
